Европа Гутенберга. Книга и изобретение западного модерна (XIII–XVI вв.) - Фредерик Барбье

Раухфас. Выходец из семьи купцов из Франкфурта-на-Майне, Угельхаймер поселился в Венеции после смерти своего отца, тогда как Раухфас поступает на работу во франкфуртскую компанию «Сталлбург и Бромм», а потом становится в ней одним из компаньонов (1474).

1 июня 1480 года, когда договор об образовании общества подходит к концу, он продлевается и расширяется: отныне в него входят Жансон и Угельхаймер, а также Иоганн Мантен[318], Каспар фон Динслакен, «два итальянца, которые вместе с Иоганном Мантеном представляют [книготорговца] Иоганна Кёльнского» (Геблер), и, как и раньше, Паула с ее двумя детьми. Официально фирма называется «Иоганн Кёльнский, Николя Жансон и компаньоны» и имеет уставной капитал порядка 10 000 дукатов. У Жансона есть корреспонденты или агенты во многих итальянских городах, и он поддерживает прямые связи с Лионом, где в 1480 году живет его сын. Сам он умирает в 1480 году в Венеции после того, как папа римский произвел его в пфальцграфы… В его карьере был тройной поворот: сначала в Майнце молодой человек становится одним из самых «продвинутых» специалистов в области металлургии. Затем, отказавшись вернуться во Францию, он решает поселиться в Венеции, самом динамичном городе Европы в области книгопечатания, начиная с 1470 года. Наконец, он мало-помалу отходит от «механики» и переходит к торговле, где больше возможностей разбогатеть: поскольку он некоторое время жил в Германии, ему легко интегрироваться в среду живущих в Венеции немцев, некоторые из которых капиталисты первого ранга.

Однако постепенно в социологическом аспекте отрасль сужается. Бывшему рабочему становится все труднее изменить свой статус, если только не через брак со вдовой или с дочерью хозяина-печатника. Отсутствие необходимых капиталов лежит у истоков трудностей, с которыми столкнулся Гутенберг и несколько других печатников его времени, например Иоганн Нёмайстер. В то же время книжные профессии все жестче вписываются в рамки, с одной стороны, административным контролем, а с другой – корпоративной логикой: женитьба становится одним из самых популярных способов восхождения по социальной лестнице в отрасли.

Социология труда заставляет противопоставить большинство очень маленьких, если не сказать микроскопических, мастерских (в которых работает один-единственный пресс) и очень узкую группу более крупных печатников, извлекающих выгоду из процесса сосредоточения, который вскоре начинается, и обеспечивающих выпуск все большей доли продукции: самый известный пример – Кобергер с его 24 прессами. Очевидно, что условия работы в той и в другой модели не одинаковые. Мастерская с тремя прессами предполагает присутствие, по крайней мере, трех работников, одного наборщика (который может быть хозяином) и двух тискальщиков (фиксатора поля и типографа), но к ним при случае нужно добавить мастера цеха и одного или нескольких корректоров, занятых подготовкой текстов и правкой пробных оттисков. Труд в типографии очень тяжелый, рабочий день может длиться до двенадцати часов и более, а мастера придирчиво следят за рабочими и контролируют их деятельность. По всей видимости, преобладает практика поручать определенную работу группе подмастерьев и учеников, а оплату производить по дням, чтобы соблюдался определенный ритм производства. Норма, установленная для наборщиков, варьируется в зависимости от сложности текста и его верстки. Для тискальщиков соотношение между количеством форм и цифрой тиража остается более или менее постоянным, что позволяет добиваться максимальной интенсивности работы. Число листов, которое должно печататься в день, кажется огромными: в конце XVI века базовый тираж составлял 1500 экземпляров и каждый пресс должен был производить до 3350 листов (печать только на одной стороне), 2650 в Париже, то есть до 3000 листов за двенадцать часов работы, примерно один лист в пятнадцать секунд без перерыва. Для отпечатанного листа можно некоторым образом соединить работу наборщика (две формы) и работу тискальщика (два раза по 1500 экземпляров). Большинство рабочих получают сдельную оплату, только наиболее квалифицированные получают жалование «по совести», рассчитанное, исходя из времени работы.

Нарастающий конфликт между невысокими зарплатами и сознательностью рабочих, которые не считают себя частью механики и пытаются объединиться, чтобы укрепить свои позиции, объясняет, почему именно типографии стали первым сектором экономики, который оказался затронут во Франции, прежде всего в Лионе, очень жесткими забастовками 1539 года. Испытывая сильное давление со стороны хозяев, стремящихся снизить заработную плату, подмастерья, помимо этого, вынуждены конкурировать с растущим числом учеников, которые представляют собой практически бесплатную рабочую силу. Тогда они организованно прекращают работу, и конфликт постепенно охватывает парижские мастерские. Только в 1541 году королевский указ кладет конец забастовке, в основном подтверждая правоту хозяев, но при этом «ограничивая» рабочий день промежутком от 5 до 20 часов и запрещая работать в праздничные дни. Между тем кризис продолжается и даже получает новый импульс в 1571–1572 годах. Указ Гайона (1571) возвращает установления, выгодные хозяевам, вводя в действие в книгопечатной отрасли корпоративные принципы, согласно которым рабочие не могут покидать мастерскую, не получив отпускного письма, а подмастерьями могут становиться только те, кто три года пробыл в учениках. Однако продолжение беспорядков вынудило короля выступить с заявлением, в котором он в некоторых пунктах прислушался к требованиям рабочих (1572)[319]. Именно так произошла трансформация профессионального пейзажа, и простой печатник стал все больше походить на ремесленника, работающего по заказу книготорговца или даже капиталиста-инвестора и подчиняющегося его интересам.

Наконец, изобретение и распространение книгопечатания, разумеется, не ведет к немедленному исчезновению или перепрофилированию специалистов, работавших в области манускриптов, переписчиков, рисовальщиков и художников, тем более, переплетчиков. При некоторых первых книгопечатнях организуются художественные мастерские, так что их основной деятельностью становится декорирование части продукции: из сохранившихся 73 экземпляров Декрета Грациана, напечатанных Фустом и Шеффером в Майнце в 1472 году, по крайней мере, десять были иллюминованы в специализированной городской мастерской, называвшейся Mainzer Riesenbibel. Точно так же известны сборники образцов, использовавшиеся художниками для украшения манускриптов, которые относятся практически к тому же времени, что и появление книгопечатания. Один из них, ныне находящийся в Гётингене, использовался для украшения некоторых экземпляров 42-строчной Библии. Петер Шеффер начинает как каллиграф и переписчик, и именно в качестве рисовальщика букв его поначалу нанимают Гутенберг и Фуст. Родившийся вблизи Аугсбурга около 1450 года бенедиктинец Леонард Вагнер – один из самых знаменитых каллиграфов и мастер письма, работающий при скриптории монастыря святых Ульриха и Афры: ему приписывается более пятидесяти рукописей, среди которых Proba centum scripturarum una cum manu exaratum, шедевр, в котором тот, кого называли «восьмым чудом света», дает совершенный образец ста разных почерков.

Во Флоренции, в Неаполе, Авиньоне, Париже или Лионе в последние десятилетия XV века можно всегда найти целое сообщество специалистов, активно работающих в области переписывания рукописей, определенная часть которых происходит с севера Франции, из земель, некогда относившихся к Голландии, или из немецких городов. В Фолиньо также в 1463 году сообщается о присутствии «каллиграфов из Майнца». Такое постоянство связано не только с тем, что сохраняется спрос – манускрипты продолжают заказывать – но и с тем, что сами печатные издания в XV или даже XVI веке еще не воспринимаются как «готовый продукт»: на экземплярах должно присутствовать определенное количество рукописных элементов: разукрашенных инициалов и нарисованных букв, не говоря уже о колонтитулах, рубрикации и т. д. Этот специфический спрос тем сильнее, когда дело происходит в городе, в котором живет более состоятельная клиентура, для которой из каждого экземпляра необходимо сделать максимально роскошный предмет. Для элит манускрипт на пергамене по определению остается «благородной» книгой: герцог Фредерико д’Урбино (1422–1482) не берет в свою библиотеку никаких печатных изданий, таким образом, она образована исключительно рукописными книгами. А если печатные книги и заказывают, им стремятся придать форму, максимально близкую к рукописной. В библиотеке Корвина, в замке Буды, насколько мы можем судить о содержании коллекции, печатных изданий практически нет, но есть только особо ценные рукописи[320]. И так вплоть до семейства Ланжаков, которое заказывает очень красивый часослов, скопированный в Париже в 1464 году и который будет служить ему «livre de raison» до 1537 года:

Этот часослов принадлежит благородному и могущественному мессиру Жаку, сеньору Лангака, виконту дела Моль, советнику и камергеру нашего Величества короля, и был сделан и завершен в Париже Жаном Дюбрюйем, переписчиком, в XX день января года тысяча CCCCLXIIII[321].

Развитие книгопечатания в Испании еще в XVI веке сопровождается параллельным ростом производства роскошных манускриптов, в частности богослужебных, для которых используется пергамен из Сеговии. Монастырь Эскориала – один из главных центров производства. Тем не менее часто встречаются примеры перехода из одной профессии в другую, от переписывания к печатанию или производству печатных книг. Мы упоминали Антуана Верара, но Ментелин в Страсбурге находится в таком же положении, равно как и Альбрехт Пфистер в Бамберге. В Брюгге Колар