Император Николай I - Александр Николаевич Боханов

потребности… У нас есть много честных тружеников, кои несут всю тягость службы, не пользуясь ее преимуществами; между тем есть такие, кои, пользуясь службой других, получают все преимущества по службе. Я не хочу, чтобы так было».

Наличие добрых намерений самого Монарха отнюдь еще не означало, что в психологии и мировоззрении служилого люда произошли положительные и заметные изменения. Волокита, безынициативность, боязнь «брать на себя», ну и, конечно, желание извлекать личную выгоду с чиновного кресла – эти пороки чиновной среды поддавались исправлению с большим трудом. Результатов тут скорых ждать не приходилось; но Император желал иметь самую надежную информацию о служебном рвении и общественной добропорядочности в особенности тех, кто занимал высшие должности и носил высшие звания по Табели о рангах.

В поле зрения тайной службы находилась деятельность высших должностных лиц Империи; родовитость и иерархическая принадлежность роли не играли.

В обзоре Третьего отделения за 1829 год, например, говорилось, что министр финансов (1823–1844) Е. Ф. Канкрин (1774–1845), «человек знающий, просвещенный, деятельный и трудолюбивый, но упрямый, он не слушает никого, кроме нескольких любимцев, которые его обманывают».

В свою очередь, министр внутренних дел (1828–1831) граф А. А. Закревский (1786–1865) удостоился следующей характеристики: «Деятелен и враг хищений, но он совершенный невежа».

Министр же народного просвещения (1828–1833) князь К. А. Ливен (1767–1844) был назван «обскурантом», а о военном министре (1832–1857) графе А. И. Чернышеве (1785–1857) говорилось, что «пользуется печальной репутацией» и является «предметом ненависти публики всех классов без исключения». Морской же министр (1828–1836) адмирал А. В. Моллер (1764–1848) прямо обвинялся «в воровстве».

Петербургское высшее общество, где как раз и задавали тон сливки чиновного мира, не могло понять и принять новые правила жизни и службы. Бенкендорф стал объектом беспощадной критики и поношения. В глаза всесильному начальнику ничего не говорили (хоть и не признавались, но попросту боялись «могущественного временщика»), но в своем кругу обвиняли последнего чуть ли не во всех смертных грехах.

Конечно, наушничество, доносительство, возведенные на уровень государственной политики, не могли не считаться злом. Но, с другой стороны, безопасность государства надежно охранялась, и за все тридцать лет правления Николая I возник лишь один значительный заговор, который властям удалось быстро раскрыть. Это был кружок, названный по имени организатора его М. В. Буташевича-Петрашевского (1821–1866) «Петрашевским». Участники нелегальных собраний обсуждали многие темы, в том числе и план: поднять крестьянское восстание, свергнуть царскую власть и установить «социальную республику».

Членов тайного общества арестовали в апреле 1849 года. По делу «петрашевцев» к следствию привлекли 123 человека, 21 из которых был приговорен к казни. Царь отменил смертный приговор. Участников сослали на разные сроки на каторгу в Сибирь. (Одним из обвиняемых по делу проходил Ф. М. Достоевский.)

Руководитель Третьего отделения Александр Бенкендорф пользовался неизменным расположением Царя, что выражалось в особых знаках внимания: в 1826 году он стал сенатором, в 1828 году произведен в генералы от кавалерии, в 1831 году назначен членом Государственного Совета, а в 1832 году ему был пожалован титул графа.

Когда в 1837 году Бенкендорф тяжело заболел, то Царская Семья окружила его необычным вниманием. Сам Император часами находился неотлучно при нем. За жизнь царского любимца переживали и простые люди, видевшие в графе, принимавшем в своем петербургском кабинете как именитых, так и безвестных просителей, бескорыстного защитника от произвола начальства. Бенкендорф выздоровел и верно прослужил «своему Государю» еще несколько лет. Скончался он в 1844 году.

В эпоху Николаевского царствования взошла звезда и еще одного известного государственного деятеля – графа С. С. Уварова (1786–1855). Это один из образованнейших людей своего времени, прекрасно владевший новыми и древними языками, интересовавшийся археологией, философией, историей. Из-под его пера вышел ряд научных работ.

В 1811–1822 годах Сергей Семенович Уваров занимал должность попечителя Петербургского учебного округа, в 1818 году стал президентом Российской Императорской академии наук и на этой должности оставался до самой смерти. Более пятнадцати лет, с 1833 по 1849 год, он являлся министром просвещения. За свои служебные заслуги министр получил редкое поощрение: в 1846 году ему был «высочайше пожалован» титул графа.

Уваров прекрасно понимал значение просвещения и образования и старался содействовать, с одной стороны, развитию начального образования среди населения, а с другой – превратить высшие учебные заведения – университеты – в действительно научные и просветительские центры.

К началу 30-х годов XIX века количество университетов было невелико. Они имелись в Петербурге, Москве (самый старый), в Казани, Гельсингфорсе (Хельсинки, Финляндия), Харькове, Дерпте (Тарту, Эстония), Вильно (Вильнюс, Литва), Варшаве. В 1834 году открылся университет в Киеве. Лучшие студенты обязательно посылались за счет государства за границу, главным образом в известнейшие университетские центры Германии, где продолжали обучение.

Самым крупным подобным учебным заведением был Московский университет, основанный еще М. В. Ломоносовым в 1755 году. В 1831 году здесь обучалось 814 студентов, или почти 30 % всего их числа по России. При университете имелся Благородный пансион с шестилетнем курсом обучения, куда принимались дети дворян, которые по окончании курса имели право поступать в университет. При университете существовал еще и особый Педагогический институт, готовивший учителей для школ и гимназий.

В 30–40-х годах XIX века в Московском университете обучались или преподавали видные ученые, составившие славу русской науки. В их числе и известнейшие историки: М. П. Погодин, Т. Н. Грановский, С. М. Соловьев.

Однако деятельность С. С. Уварова в памяти потомков запечатлелась не конкретными служебными делами, а тем, что он сформулировал так называемую «теорию официальной народности», которую ненавистники Российского государства потом неизменно называли «реакционной». Собственно, никакой «теории» (стройной системы обобщающих положений) Сергей Уваров не создавал.

В 1832 году в циркуляре попечителям (начальникам) учебных округов министр высказал требование, чтобы подрастающее поколение обучалось в духе «православия, самодержавия, народности». Смысл наставления министра состоял в том, чтобы противопоставить модным теориям о «равенстве» и «свободе» особое понимание русской государственности, неповторимого духовного облика русской нации.

Еще раньше подобные же мысли высказал Николай I, вскоре после восшествия на Престол заявивший: «Говорят, что я – враг просвещения. Есть два просвещения: западное развращает их, я думаю, самих; совершенное просвещение должно быть основано на религии».

Эту задачу – ликвидацию невежества с одновременным формированием государственных духовно-нравственных принципов – и должен был решать С. С. Уваров.

Свое «деловое кредо» министр народного просвещения сформулировал вполне отчетливо: «Мы, то есть люди девятнадцатого века, в затруднительном положении: мы живем среди бурь и волнений политических. Народы изменяют свой быт, обновляются, идут вперед. Никто здесь не может предписывать своих законов. Но Россия еще юна, девственна и не должна вкусить, по крайней мере теперь еще, сих кровавых тревог. Надобно продлить ее юность и тем временем воспитать ее. Вот моя политическая система… Если мне удастся отодвинуть Россию на пятьдесят лет