Жизнь и война генерала Василия Рязанова. Книга 3 - Василий Васильевич Рязанов

дороге, но пострадала от авиации противника больше нас. Эшелон попал под сильную бомбежку. Налетело множество самолетов. Поезд остановился, приказали укрываться в поле. Все бросились бежать. Многие укрылись в лесополосе возле железной дороги. Именно туда попало много бомб, и было много раненых и убитых. Люся Смирнова, Вера Хохлова и командир роты связи Круглов побежали в поле в сторону от железной дороги. За ними погнался какой-то самолет и начал обстреливать их с бреющего полета. Круглов приказал ложиться, и все упали лицом в землю, закрыв голову руками. Люся рассказывала о своих ощущениях: пули вокруг свистят, бьются в землю, а чувство какое-то отрешенное, будто не с тобой это происходит, словно какой—то кошмарный сон, от которого никак не проснешься. Вскоре после того, как этот самолет ушел, и они поднялись, начали раздаваться гудки. Они повернули обратно, и тут налетел тот же самый самолет. Снова им пришлось лежать на земле. К счастью, никто не пострадал.

У эшелона стоны, крики раненых. Здоровые взяли носилки и стали обходить лесок, собирать раненых и убитых. Освободили один вагон и всех перенесли туда. У одной девушки радистки оторвало обе руки. Она поет: оторвали птице крылья. Потом стала плакать и просить, чтобы ее пристрелили. Сейчас, через сорок лет, Люся Смирнова не может без слез вспоминать об этом. Алю Тришину сильно стукнуло по голове какой-то доской. Недавно ей сделали операцию, вырезали опухоль, и врачи сказали, что опухоль от удара тридцатипятилетней, примерно, давности. Наверное, след той бомбежки.

Наш корпус входил теперь в состав Воронежского фронта. Мы некоторое время ожидали остальную часть корпуса, передвигавшуюся в эшелонах. Жизнь у нас в это время была свободной. Начальство нашей 261-й отдельной роты связи ехало где-то на колесах, а мы – вольные казаки, поддерживали связь. Никаких нарядов, дежурства устанавливаем самостоятельно, – не служба, а удовольствие.

Местные жители относились к нам очень хорошо. Хотя фронт здесь тоже прошелся в обе стороны, но было не так голодно, как под Андреаполем. Мы отъедались, изумляясь изобилию продуктов, долго не привыкая к тому, что не надо экономить порцию, разламывая пайку хлеба на части и рассчитывая, когда какой кусок съесть.

15 января I943 г. в армии ввели новую форму одежды, погоны. Нас еще не успели переобмундировать, и мы с удивлением смотрели на тех офицеров, на плечах у которых топорщились новенькие прямоугольники с золоченым шитьем. Глядя на них, я вспоминала оставшуюся дома фотографию отца, сделанную, как написано на обороте, в июне 1916 года, когда он воевал на Германском фронте. На ней отец, молоденький поручик, стоял, непринужденно прислонившись к дереву, заложив ногу за ногу, рядом с другим поручиком. Кроме погон на плечах у обоих, на сапогах поручика были видны шпоры. Больше нигде, кажется, я погон и не видела. Слышала только рассказы о гражданской войне и белогвардейцах в погонах. Отец белогвардейцем не был, а запомнился мне человеком легким, веселым, добрым. Поэтому, наверное, погоны ассоциировались у меня со шпорами, шутками, смехом. Мать разошлась с отцом, когда я еще была маленькой. Второй ее муж, Павел Семенович Ефремов, умер во время войны. Мой отец был русским дворянином и, как я, пошел добровольно на фронт, – ему было уже около 50 лет. Воевал в кавалерии, воевал хорошо, был ранен, награжден.

Я обрадовалась нововведению, ожидая немедленных радостных последствий столь важного шага. Но скоро и нас переодели, и мы привыкли к новой форме, как всегда привыкаешь к новизне, и она начинает казаться уже хорошо знакомой, а потом и надоедает. Дома вокруг тоже сначала были непривычными. После калининских деревянных построек поражали здешние беленькие мазанки на украинский манер.

Удивительными казались и многие другие вещи. Например, земляные полы с огромным количеством блох на них. А недавно при встрече с нашим радистом Колей Кобылиным он сказал: – Ира, а помнишь, как я спал на гробе? Я ничего такого не помнила, но и обидеть Колю недоверием тоже не хотелось, и я как-то неопределенно прореагировала. Но Коля понял и продолжал настаивать: – Да как же? Да ты что? Неужели не помнишь?!

Потом я действительно вспомнила. Оказалось, такое было, и именно тогда. В тех местах почти не было леса. Дрова и доски, особенно после всего деревянного под Андреаполем, казались здесь невероятной редкостью. Я никак не могла научиться топить печь соломой, как это делали местные жители. Суну солому в печь, она ярко вспыхивает, а, пока я распрямлюсь к плите что-то готовить, прогорает. А хозяйка как-то скручивала ее быстро и ловко в тугие жгуты и успевала все приготовить, вскипятить.

В том сарае, где стояла наша радиостанция, в числе разных вещей, нужных по хозяйству, лежал гроб. Мы сначала, увидев его, подумали, что в доме кто-то умер. И несколько раз пытались выразить соболезнование, чувствовали себя как-то неловко и удивлялись, где же покойник и почему не хоронят. Потом оказалось, что все живы, а гроб еще с ранней молодости заготовил для себя хозяин, чтобы не затруднять близких поисками досок. И в свободное от дежурств время Коля Кобылин пристроился спать то ли на гробе, то ли в самом гробу, так как места в сарае было мало, а ходить в свою избу, стоявшую далеко, Коля ленился, да и каждая минута была на счету, все уставали, постоянно недосыпали, все время хотелось спать.

Когда все приехали, управление корпуса разместилось в большом селе Уразово. Радиостанцию, как всегда, чтобы не привлекать внимания противника, поставили на отшибе. Требование такого расположения – азбучная истина. Радиостанцию всегда могут запеленговать и начать бомбить или обстреливать, или просто заслать диверсионную группу. Нас отдаленность от начальства устраивала: с глаз долой, придирок поменьше, чувствуешь себя посвободнее.

Если от радиостанции идти по длинной-длинной улице, то выходишь на площадь в центре села, где размещался штаб корпуса. У меня есть фотография, на которой группа военных из управления корпуса и других частей во главе с командиром корпуса В.Г. Рязановым, начальником штаба генералом Парвовым и замполитом полковником Беляковым расположилась перед тем зданием, которое занимал штаб в Уразово.

Нашу роту связи поселили по хатам в другом конце села. На дежурство приходилось идти через весь поселок, Я всегда старалась обходить центральную площадь, хоть и надо было делать небольшой крюк. Тогда еще не кончилась неразбериха с формой одежды и, если встретишь кого-то из штаба, обязательно получишь выговор, чаще всего незаслуженный, так как сами офицеры еще не четко усвоили, кому что полагается носить, что сейчас ввели, а что отменили.

Нам дали новую радиостанцию – РАФ-КБ.