Моя императрица - Николай Павлович Иванников

— Дуреха ты! — поморщился я. — Я дела государственные, между прочим, решаю. Нельзя из меня спесь выбивать… То есть, нету у меня никакой спеси!

— Вот я и проверю, — мрачно пообещала Лизанька. — А то ишь-ты — цыцкает он! Дела у него государственные… Мне Владимир Глебов успел рассказать, какими ты там делами государственными в своем Петербурге занимаешься. Уж не знаю, известно ли об этом маменьке, но лично мне ты должен о-о-очень многое рассказать!

— А мне⁈ — тут же влезла Олюшка. — Почему я ничего не знаю⁈ Алешка, а мне расскажешь⁈

— А ты маленькая еще, — отрезвила ее Лизанька. — Рано тебе еще о таких вещах слушать.

— О каких вещах? — Олюшка так и вытаращила на меня глаза и потянула за руку. — Алешка, расскажи! Чем ты там занимаешься таким, что даже мне еще рано об этом слушать⁈ А мне ведь и замуж уже можно! Только не зовет еще никто, но как только позовет — сразу же пойду! Ну, Алешка, ну, расскажи! — тут она дернула меня так за рукав, что он затрещал даже. — Я тоже тебе что-нибудь расскажу взамен, хочешь?

— Не хочу, — сказал я. — Отстань! Нечего мне рассказывать. Лизка выдумала все. Слушает сплетни всякие, да верит им.

Имение Глебовых, Ижорское, находилось по соседству с нашим, несколько верст всего. Вообще-то, мы с соседями не особо близко общались. Так, по большим праздникам собирались, когда не пригласить соседа в гости было бы равноценно нанесению смертельной обиды. Но чтобы просто так в гости друг к другу ездить, поболтать да кофием побаловаться, такого и не припомню даже. Большой дружбы, в общем, не водили.

А тут, значит, Владимир Сергеевич Глебов, примчавшись из столицы домой с трагическим новостями, для чего-то явился к нам в Светозары и встречался здесь, оказывается, с Лизанькой с глазу на глаз, и поведал ей при этом последние сплетни на мой счет.

Чего это ради, спрашивается? Почему именно Лизаньке он об этом решил рассказать? Нет, не так: почему вообще он решил рассказать об этом кому-то из моих родных? Я могу понять, если бы он передал последние столичные сплетни своим папеньке с маменькой, да братцу своему младшему Бориске. Но причем тут Лизавета?

Ах, Владимир Сергеевич, Владимир Сергеевич… Вам придется мне кое-что объяснить.

Между тем матушка с государыней закончили свою приветственную беседу и направились к дому. Мы с сестрицами расступились, уступая им путь к крыльцу. Катерина с камер-фрейлиной Голицыной торопливо шли следом. Когда они все прошли в дом, и сестрицы за ними, Гаврила сразу принялся распрягать лошадей, а Орлов с Федькой подошли ко мне. Федька, поведя носом, поторопился проскочить за сестрицами — учуял, должно быть, запах съестного. Гришка же остановился очень близко ко мне, постоянно озираясь.

— Ну что, камер-юнкер? — спросил он негромко сквозь зубы. — Может намекнешь мне, от какой такой напасти ты спасал императрицу нашу? От кого этот побег затеял, да меня в него втянул? Из-за чего в преступники меня записал?

— Да что же ты такое говоришь, Гришенька? — ответил я на такие слова. — Ну какой же ты преступник? Ты лейб-гвардии служивый, и потому прямая твоя обязанность охранять императрицу вне зависимости от политических веяний. Именно этим нам с тобой отныне и придется заниматься, Гришенька. Именно этим.

— Так ты думаешь, что во дворце светлейший князь не смог бы обеспечить государыне должной охраны? — с усмешкой поинтересовался Григорий.

В ответ я тоже усмехнулся.

— Светлейший смог бы, кто же спорит? Но кто защитит ее от самого светлейшего?

Гришка замер, и хотя сам я не смотрел на него, а внимательно оглядывал двор, но все же почувствовал на себе его удивленный взгляд.

— Да что ты такое мелешь языком своим, камер-юнкер⁈ — Гришка повысил голос. — Уж не хочешь ли ты сказать, что светлейший князь Черкасский имеет какой-то интерес в том, чтобы убить нашу государыню⁈

Он в сердцах схватился за шпагу, и даже выдернул ее слегка из ножен, но я перехватил его руку и силой надавил на нее, заставив спрятать клинок обратно.

— Не ори так, Григорий! — шикнул я на него и вперил взгляд ему прямо в возмущенные зенки. — А ты решил, что я для собственной радости государыню «тайной тропой» прямо из церкви вывез, у сотни народа на глазах? Развлечения ради? Если бы нас там поймали, то Федьку как чародея мигом в острог отправили бы, а то и того проще — вздернули бы на веревке, что б другим неповадно было. А я поехал бы куда-нибудь на Камчатку, сивучей стрелять. А может и рядом с Федькой в петле болтался бы… Но я так же, как и ты, Гриша, давал клятву жизнь свою положить в защиту царской семьи и от слова своего отступать не намерен!

Я почувствовал, что Гришка больше не пытается выдернуть шпагу из ножен, и отпустил его руку.

— Да что ж такое… — пробормотал он с растерянностью. — Такими обвинениями просто так не раскидываются! Такое доказывать нужно!

— Пока я буду доказывать, государыню на тот свет отправят. Нет уж, Гриша, но сперва мы с тобой обеспечим ее безопасность, а уж потом что-то доказывать будем.

Я не случайно сказал «мы с тобой» — это должно было лишний раз напомнить Григорию, что он тоже несет ответственность за жизнь императрицы. Не зря же его приставили сопровождать ее в поездке на богослужение.

Вот пусть и проникнется своей миссией! Пусть теперь вместе со мной поломает голову, как обеспечить безопасность государыни.

— Я знаю одно, Гриша, — сказал я проникновенно. — На той известной ассамблее у князя Бахметьева, светлейший при помощи чародейства вложил в руку графа Румянцева пистолет и заставил его выстрелить сначала в князя, а затем и в самого себя. Таким образом он репетировал более серьезное преступление, а эти двое его давно не устраивали по разным причинам… Потом светлейший вложил пистолет в руку камергера Лефорта и на веки вечные записал его в цареубийцы, хотя Петр Петрович вовсе и не заслужил такой славы. Не по его воле все это случилось, и не по своей воле он стал еще и самоубийцей…

— Странные вещи ты говоришь, Алексей Федорович, — покачал головой Орлов.

— Не странные, а страшные,