Венера, или Как я был крепостником - Алесь Адамович

отвёл меня к исполнителю в сельсовет – Василию Кулаковскому. Говорит, отведи эту кулачку в милицию, в Слуцк. А уже темнело. Так на ночь глядя мы и пошли в город. Утром вызывает меня начальник и, выслушав мои объяснения, говорит: «Немедленно уезжай за сто километров отсюда, из пограничной зоны. Чтобы и духу твоего здесь не было». Всё же пожалел. Ведь мог бы сообщить обо мне в местный НКВД.

Куда деваться, где жить? Вспомнила, что в деревне Глуша возле Бобруйска живёт моя двоюродная сестра, Анна Митрофановна Адамович… Работала она в сельской аптеке. Приняла меня тепло, по-родственному. Недели две прожила я там. Но не хотела подвергать опасности сестру, тем более, что и её близкие родственники были сосланы на Север в период раскулачивания»… (Воспоминания Москвиной Шуры.)

Вот думаю: а что сказала бы Венера, прочитав о себе, повествование о своей судьбе. Даже «положительные» герои моего романа «Война под крышами», глушане-прототипы, довольны не остались. Это нашему брату-интеллигенту интересно, если о нём расскажут, о его судьбе-подвигах. Для людей простых любая публичность подозрительна и чаще обидна. Выставил напоказ! Так что я догадываюсь, что сказала бы Венера. Или что подумала бы про рассказанное мной.

Мы вот все уговариваем себя и друг друга – покаяться. И ведём себя, как Лаврентий Берия: когда зачитывали ему обвинительное заключение, он протестующе заткнул уши пальцами.

Я всё насчет крепостных. А может, вытащим из ушей пальцы?

Бог тяжело заболел. Но во Вьюнищах об этом узнали лишь к обеду. Как всегда, с опозданием заветовцы поспевают к общей не только радости – как было с Победой, – но и беде. Теперь война! – первая мысль. Жди – они нападут. Кто «они» и почему обязательно нападут – никто не уточнял, не спрашивал. Есть мы, а есть они, нам плохо, наш Вождь заболел, значит, им хорошо, и они этим воспользуются обязательно. Из чёрной тарелки репродуктора, который подремонтировали лишь к полудню (после того, как новость долетела по телефону), звучит далёкая музыка или вдруг непонятные (но тем страшнее) медицинские слова.

Попритихло даже начальство, вроде даже пить перестало, но посуровело. Смотрят, будто бы именно Венера чем-то провинилась. Ей припоминался сон, и она действительно винилась перед страдающим где-то там, в Москве, человеком, которому столько людей хотели бы помочь, а не могут. Голый приснится – к болезни. Хорошо, что не рассказывала никому про свой сон. Но они, как чуют, волком смотрят, Барин даже замечание сделал:

– Хоть в такой день без этого можно?

«Без этого» – чтобы не плакала Ксюша, а тут надо же: животик разболелся, и головка горячая, и ещё Старуха напугала: может, аппендицит?

Беда не приходит одна. А пришла – жди и похуже. Это сразу подумалось, когда на второе утро что-то ударило по крыше, как бы сорвало и понесло жесть, а толстые брёвна в стенах задёргались, как спичечки. Гул-рёв стал ослабевать и удаляться, но тут же нарастать – с другой стороны. Венера слетела с печи, как курица с насеста, и сразу к детям своим: они спят, будто поросятки, в специальной загородке тёплой лежанки. Томаш отгородил, сколотил из досок, когда в доме появилось третье дитя: «Даст Бог, не последнее!» – и взялся за работу. Спят в соломе, закиданные, накрывшись старыми одежками, постилками – не по-людски, но зато тепло им, не упадёшь вниз и все вместе. Антон, мужчина, держит порядок, у него не покапризничаешь, не подерёшься, – жалко бывает девочек, но Венера старается, да и не может слишком часто вмешиваться в их дела и ссоры. Передоверила Антончику, хотя и замечает, что вырастает из него командир, ещё один начальник будет. Не по должности, так по характеру.

– Детки, война! Война, деточки мои! – Ну, как обезумела: хватает постилки и закидывает, укутывает детей, прячет. Выскочивший из-за перегородки Энкаведе – почему-то с радостным, даже торжественным лицом – крикнул:

– Вы что тут панику? Это аэродром заселяют.

А там, на дворе, уже Томаш и ночевавший на холодной половине какой-то уполномоченный, оба чуть ли не в белье, тычут пальцами в небо, перебивают друг дружку:

– Во, гляди ты, ещё один!

– Да тот самый, круги делает перед посадкой.

– Какой посадкой? На запад летят, видите – передислокация. Дивизия, а может, армия. Да, события!

– Я рассказывал, Сталин недавно приснился. Говорит мне: «У нас, Томаш, самолёты будут – каждый по километру длиной!»

А из-за леса ещё один показался, вначале неподвижен, только вырастают, удлиняются у него крылья, и рёв становится гуще, с металлическим скрежетом. И вот уже обрушился на голову, долбит, долбит – по крыше, по всему, что вокруг. Внезапно, как оторвался, быстро-быстро уходит, делается всё меньше.

– Аж четыре мотора! – радуются мужики. – У американцев называются «летающие крепости».

– Причём тут американцы?

Уже и безногий Прохор тут, успел, прикатил и тоже чему-то рад:

– Слава Богу! Слава Богу! Во, это и есть государство! А вы что думали?

В сторонке Старуха, закуталась в рваную фуфайку, смотрит почему-то в землю. Будто молится. Венера ушла от этих сумасшедших мужиков – к ней. И вдруг слышит бормотание:

– Ты не умрёшь легко! Детки мои тебе не дадут легко!..

О, господи, и эта обезумела!

Венера бросилась в дом, к своим детям.

И полгода не минуло, как радио, газеты, а вместе со всеми и Вьюнищи похоронили Сталина, уложили его где-то рядом с Лениным, а уже новые слова, имена, беспокойства. Жизнь не кончилась. Наоборот, забрезжила несмелая надежда, что сейчас-то и начнётся нечто такое… Юнра примчался из города с новостью, можно подумать – именно он всю жизнь только и мечтал о таком. Срезают налоги, наполовину! Сначала именно это услышали: половину срезают. Не три тысячи рублей, а полторы, не триста литров молока, а ровно наполовину. Ну, и всё остальное. Прошло несколько дней – человеку не угодишь! – поняли: да, но половина остаётся, попробуй и столько выплатить, собрать, сдать! С чего возьмёшь? Забыли вроде, что как-то жили и при двойных налогах и даже плакали, когда умер самый главный Юнра. Вот пришёл Маленков – и не хуже. И даже лучше – без тех, прежних. А Лаврентий Палыч Берия не оправдал доверия, а Георгий Маленков дал нам хлеба и блинков!..

– С нашим правительством не соскучишься. Во, у них и Берия теперь шпион! – шипит Старуха. У неё с ними со всеми свой счёт.

Энкаведе стал беспокойно поглядывать на стены (дались они ему), на обрывки газет с усатой физиономией. А однажды распорядился:

– Висит один хороший портрет товарища Сталина, и ладно. А это – соскоблить!