Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

аккурат через три дня Летов начал записывать альбомы Лукича, новости уже должны были дойти, но никто из участников этих сессий никогда ничего такого не вспоминал. Ясно во всяком случае, что поступок Башлачева усугубил размышления Летова о том, как вести себя со смертью («Мне кажется, самое страшное – я понял после Башлачева, – говорил он, – это заживо умереть»), – а его поздние вещи и вообще методы работы сильно повлияли на Летова.

Башлачев существенно расширил представления о возможностях рок-песен на русском языке. Это уже ни в коей мере не было упражнением в более или менее свободном переводе с английского: Башлачев начал копать родную землю и находить материалы для работы там, прежде всего – в фольклоре, воспринимая рок-н-ролл как современную форму народной музыки. «Так называемый „наш рок“ вечно путается в рукавах чужой формы, которая и не по сезону чаще всего! – говорил он в одном из немногих интервью, которые успел дать. – Что мы премся в Тулузу со своим компьютером? Нас, оборванцев, там никто не ждет. Может, тут, где мы споткнулись, и оглянуться да поискать сисястую девку нашей российской песенной традиции?» Эти поиски закономерно привели его к лиро-эпической форме, к песням-поэмам вроде «Егоркиной былины», «Ванюши», «Мельницы»: некоторые из них могли длиться до 20 минут, но важным был даже не хронометраж, а сам замах; понимание песни как, с одной стороны, своего рода вселенной, в которой помещаются и жизнь, и смерть, и черт в ступе, а с другой – как ритуала, после исполнения которого ни автор, ни слушатель уже не могут оставаться прежними.

Все эти подходы и амбиции оказались близки лидеру «Гражданской обороны», который относил Башлачева к той же породе «нелюдей», что и себя. Местами музыканты полностью совпадали в формулировках: «Каждый, кто взял гитару, находится на линии фронта» – так мог сказать и говорил Летов, но это цитата из интервью Башлачева (причем опубликованного существенно позже его смерти). «Когда я его первый раз услышал, – рассказывал Летов, – я очень удивился, как это можно так петь. Я тогда очень короткие песни, мелодичные, но злые и жесткие писал. А он занимался тем, что делал развернутые вещи минут на шесть, такой страшный поток сознания. Страшный, очень яркий, режущий, агрессивный».

Именно после смерти Башлачева Летов начинает писать песни нового типа – долгие, медленные, магические. Именно тогда он берется работать с разного рода фольклорными жанрами – заговорами, заклинаниями, присказками и поговорками, которые он, подобно советским лозунгам, помещает в не свойственное им символическое пространство: концептуалистская по существу операция, дающая, однако, куда более сложные результаты, чем, условно, в песнях «70 лет Октября» или «КГБ». Именно в это время написаны «Насекомые», «Заговор», «Все как у людей» и самый высокий прыжок «Обороны» первого созыва – «Русское поле экспериментов».

Вскоре после возвращения из странствий с Неумоевым Егор Летов пережил огромную личную утрату. В июле 1988 года умерла от рака его мама. «Она была потрясающе светлым, прекрасным, добрым человеком, – рассказывает Юлия Шерстобитова (Фролова). – Я помню, что случайно слышала ее разговор с отцом Егора: она говорила, что испытывает такую боль, что готова покончить с собой, но ее останавливает, что близкие увидят ее обезображенный труп. Я думаю, что для Егора ее смерть была сильнейшим стрессом. Я встретила его и Янку в Питере где-то в августе-сентябре после этого события – он выглядел очень депрессивно, был замкнут и молчалив, только тогда я узнала, что мама умерла. Они были с мамой очень похожи внешне и были очень близкими людьми. Конечно, эта смерть не могла на него не повлиять».

Сам Летов никогда не рассказывал о том, как пережил эту утрату, но именно в тот момент возникла «Моя оборона». «Это песня, написанная на смерть матери, – говорит Сергей Попков. – Что такое „пластмассовый мир победил“? Это ребенок играл, и у него были пластмассовые игрушки и, скажем, плюшевые. И вот между ними какие-то внутренние игрушечные взаимоотношения, войнушка. Когда мама умерла, пластмассовый мир победил».

Если принять, что Летов в этой песне не возводит свою оборону, а наоборот – хоронит ее, прощается с последним бастионом безусловной любви – ей-богу, она начинает звучать совершенно иначе. По словам Сергея Летова, его брат часто ходил на могилу матери – и всегда делал это в одиночку.

Было ли у него время прожить, отгоревать эту смерть? Это еще один вопрос без достоверного ответа. Ясно, что к тому моменту вагончик тронулся уже по-настоящему. Записи «Обороны» начали доходить в том числе до союзных центров – часто в ужасающем качестве после многократных перезаписей, порой в форме каких-то малопонятных сборников и бутлегов фольклорного происхождения, но все равно. Слухи о немногочисленных концертах также распространялись стремительно, и ангажементов становилось все больше: с «Обороной» на фестивале во дворе вильнюсского общежития, с Янкой в Кургане, несколько квартирников в Ленинграде. Более-менее устаканился и состав группы – собственно, музыканты в «Обороне» и «Великих Октябрях» зачастую были одни и те же. К осени они осели в Новосибирске и даже обзавелись настоящей репетиционной точкой. Это была уже как будто взрослая, профессиональная жизнь – то, что называют карьерой – и Летов, кажется, не возражал: как вспоминал как раз тогда примкнувший к группе басист Игорь Староватов: «Началась гонка. Вперед и с песней, мы, блин, везде выступим, всем расскажем, кто мы, и как мы, и так далее».

База группы поначалу находилась на территории новосибирского бетонного завода ЖБИ-3 – там был красный уголок, где стояла ударная установка и минимум аппаратуры. Местный администратор выдвинул условие: играйте, что хотите, но придется выступить на официальном вечере с подобающим репертуаром. Часть коллектива, по словам Староватова, даже успела выучить и вместе с участниками заводского музкружка разложить на голоса песню группы «Секрет» про Алису, но потом ездить на завод всем стало как-то лень, и проект скончался сам собой. Тогда они перебрались к Даниле Ершову – отцом басиста и менеджера «Пищевых отходов» был ректор Новосибирского университета, благодаря чему у семьи имелся, как это называл Староватов, коттедж, а при коттедже – гараж, где в лучших традициях истории рок-н-ролла продолжили репетиции «Оборона» и «Октябри». Так возникла программа, выстрелившая на «Сырке», причем внимание уделялось не только тому, как сыграть, но и визуальной презентации: Староватов вспоминал, что «Летов требовал, чтобы мы на сцене производили движения, как он говорил, „иррациональные“, непохожие на [движения] рок- и поп-музыкантов».

Триумфально выступив в Москве, Летов прямо в концертном зале «Измайлово» дал интервью Сергею Гурьеву для журнала «Урлайт». И хотя многие из тех, кто познакомился с лидером «Обороны» в тот день, вспоминали контраст между могучим голосом на пленке и худым очкариком в жизни, впечатления Гурьева скорее совпали с