Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

все, что я слышал до этого, – говорит он. – Такая странная и мощная смесь ликования и самоедства – ничего подобного здесь доселе не было. И все это сделано на таком резком, отчаянном, грязном звуке, с траурным матом-перематом, таким голосом, с такой интонацией… Весь условный русский рок к тому времени уже вышел из подвалов, а Летов сохранил в себе эту атмосферу подполья, плюс довел антисоветизм до совершеннейшего раздрая и абсурда».

Кто-то впервые сталкивался с «Обороной» на концертах – как Наталья Чумакова, которая вообще-то собиралась заниматься коневодством, но заинтересовалась рок-культурой, когда посмотрела в совхозном клубе фильм «Взломщик», где играл Константин Кинчев. А потом, приехав в гости к подруге в Ленинград, попала на концерт «Обороны». «Звук был настолько отвратительным, что понять слова было совершенно невозможно – просто адский рев и шум, – рассказывает она. – Но энергия шла такая, что сшибало с ног. Обратно с концерта мы шли молча в полном потрясении. Моя подруга зашла на середину огромной лужи и села в нее. Я поняла, что ничего из так называемого русского рока рядом не стояло и что я должна вернуться в Сибирь».

«Массы, разумеется, не понимали текстов. Может быть, даже и не могли их толком разобрать на этих сто раз переписанных кассетах, – продолжает Чумакова. – Но я думаю, что посыл, который прочитывался сквозь звук, вздергивал человека и заставлял что-то изменить. Я знаю очень много людей, которые слушают „Оборону“ с тех времен, и зачастую эта музыка спасала им жизнь – в армии, к примеру, или в больнице. В общем, это очень жизнеутверждающая группа».

Знание о «Гражданской обороне» было как бы одновременно общим и тайным. Летов не мог рассчитывать на радио- или телеэфиры. В официальной советской прессе в лучшем случае упоминали название его группы. «Я хорошо помню: обменивался с кем-то музыкой, и вот даю человеку кассету, а там на одной стороне, по-моему, [манчестерская панк-группа] Slaughter & The Dogs, а на другой – альбом „Некрофилия“, – рассказывает Максим Семеляк. – И у него кассета начинает дрожать в руках, он спрашивает: „А ты что, тоже слушаешь 'Оборону'“? Я скромно говорю: „Ну да“. И вот так люди узнавали друг друга». Еще ярче этот парадокс проявлялся в случае с Янкой – лейтмотивом самиздатовских публикаций о ней стал тезис: лучше не распространять эти песни, кому надо – и так узнает.

Надо оказалось многим. «В каталоге студии „Колокол“ 1988 года не было ничего, только вся эта ботва рок-лабораторская – какие-то неизвестные группы, а также Малежики и прочая фигня, – вспоминал Олег Тарасов, который сам быстро начал поставлять в „Колокол“ новые записи Летова. – Когда появилась „Оборона“, буквально в течение полугода произошла революция. Я стал вдруг замечать, что из десятка заказов примерно восемь – на „Оборону“. И это уже было подтверждением массового успеха».

* * *

Концерт «Гражданской обороны», на котором побывала Наталья Чумакова, проходил в рамках VII фестиваля Ленинградского рок-клуба в июне 1989-го. Он поразил далеко не только будущую басистку группы: «Неважно, что звук был по-прежнему варварским: ножницы, кроящие кровельную жесть, скрип, визг и скрежет, – восторженно писала в первом номере газета „Иванов“, выходившая многотысячным тиражом и позиционировавшая себя как „Рекламно-информационный вестник демократической культуры“. – Прущая со сцены энергия, казалось, способна была корежить кресла и гнуть стены».

Случись такое пару-тройку лет тому назад – это выступление можно было бы считать коронацией Егора Летова как главного фрешмена русского рока. В течение нескольких лет именно фестивали ЛРК были местом, где определяли текущие позиции в неформальной иерархии: здесь открывали новые имена, представляли новые амплуа, скандалили, торжествовали. Однако так дело обстояло, когда фестивали были по сути официальной витриной неофициальной культуры, а теперь все изменилось. В 1988-м концерты проходили на стадионе; теперь музыканты вернулись в небольшой зал на улице Рубинштейна. В прошлые годы на фестивалях всегда можно было услышать «Аквариум» и «Кино» – в июне 1989 года Борис Гребенщиков находился в Америке, где на мейджор-лейбле вот-вот должен был выйти его англоязычный альбом, а Виктор Цой со своей группе давал по два стадионных концерта в день на юге России – в Сочи, в компании шоу-балета «Радиус». На хедлайнерский статус из участников фестиваля претендовали разве что «Алиса» и «Аукцыон».

«Фестиваль, который существовал в Ленинграде с 1983 года, судя по всему, полностью себя исчерпал, – заключал тот же автор „Иванова“. – Люди, изуверившиеся в том, что Праздник все-таки придет на улицу Рубинштейна, плюнули в сердцах на все и пытались развлечься сами. Как могли. Отсюда и пустой зал».

Рок-музыка оказалась самым наглядным символом наступивших в СССР больших перемен, причем понятным универсально: как внутри страны, где вместо квартирников группы теперь могли играть на многотысячных площадках, так и за ее пределами, где издатели и менеджеры всеми силами искали способы удовлетворить массовый интерес к перестраивающейся «империи зла». Егор Летов явился к шапочному разбору и сам это осознавал: «Советский рок – это уже твердо сложившееся понятие, определенная сентиментальная, с долей боязливого протеста, очень гордая форма, – писал он Валерию Рожкову еще летом 1986 года. – Сейчас это МАССОВЫЙ статус, эталон. Очень это фигово. Мало кто смеет делать иначе».

«Нужно понимать, что к концу 1980-х годов весь пирог был уже поделен, и с русским роком уже было все понятно – кто есть кто, всем сестрам по серьгам, – добавляет Максим Семеляк. – Летову нужно было придумать что-то такое, что выделило бы его на фоне Шевчука, Кинчева и иже с ними. Вот он и придумал».

И придумал успешно. Сразу после выступления на фестивале «Гражданскую оборону» официально приняли в Ленинградский рок-клуб – трудовые книжки Летова, Константина Рябинова и барабанщика Аркадия Климкина еще много лет после этого лежали на улице Рубинштейна. Устроил эту операцию все тот же Сергей Фирсов, который теперь стал официальным, насколько возможно, директором группы – то есть устраивал им концерты и следил за тем, чтобы музыканты на них добирались вовремя, а также получали оговоренный гонорар. Он возил их, например, в тот же Крым, где «Оборона» и Янка парадоксальным образом выступали во дворце культуры МВД. Когда музыканты неделями, а то и месяцами зависали в Ленинграде, они зачастую жили у Фирсова: вместе с митьками смотрели «Место встречи изменить нельзя», отдельно от них – клипы The Cure, The Stranglers и Dead Kennedys.

«В Симферополь мы ехали почти трое суток, купили колбасы, пару батонов и три бутылки водки, – вспоминает Фирсов. – Каждый вечер садились в тамбуре, выпивали одну бутылку по кругу и ложились спать. А Летов лежал на третьей полке, писал стихи непрерывно и ничего не пил. Когда они жили у меня, тоже все было очень просто. Пельмени сварили, набрали кваса бидончик –