Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

ожиданиями. «Он говорил очень быстро, и эта скорость вполне соответствовала ритму „Гражданской обороны“, – рассказывает журналист. – Другое дело, что никакой волны мата от него не шло, но я ее и не ожидал. Видно было, что эти песни пишет по-своему интеллигентный человек. Вообще, было какое-то чувство узнавания: кто-то думает о том же, о чем и я. Я говорю: „А вот Маркузе?“ – и он адекватно реагирует. Это было непривычно. Обычно люди, когда ты упоминал Маркузе, просто не понимали, о ком речь».

(Философ Герберт Маркузе, вышедший из Франкфуртской школы с ее крайне подозрительным отношением к капитализму во всех проявлениях, был важной фигурой для протестного движения 1960-х: он убедительно разоблачал тоталитарную подоплеку якобы демократических механизмов, действовавших в современных ему индустриальных западных обществах).

Этот разговор – первое в жизни Летова профессиональное интервью – вскоре появился в «Урлайте» под заголовком «Одиночки опаснее для социума, чем целое движение». Так лидер «Гражданской обороны» открыл еще один канал дистрибуции своих песен и идей – едва ли не самый важный. Советский рок-самиздат в ту пору как раз вступал в краткосрочную эпоху своего расцвета. В вышедшей в середине 1990-х энциклопедии «Золотое подполье» Александр Кушнир упоминает 239 изданий тиражом от одного до нескольких тысяч экземпляров. Подавляющее большинство из них выходили в 1988–1991 годах; жизнь многих полностью уложилась в этот период. Журналы тогда существовали в самых неожиданных населенных пунктах – от Ашхабада и Вентспилса до Петропавловска-Камчатского и Ишима. Писали для них все подряд – фанаты Аллы Пугачевой и группы Kiss, дерзкие подростки и пожилые рокеры, люди с самыми разнообразными траекториями жизни: будущая певица Ольга Арефьева, будущий культуролог Кирилл Кобрин, будущий поп-обозреватель «Аргументов и фактов» Владимир Полупанов, будущий продюсер «Комбинации» Виталий Окороков.

«За всю свою недолгую историю подпольная рок-пресса последовательно оппонировала двум „верхним жителям“ – советскому обществу (до 1987 года) и „дикому капитализму“ (с 1990 года)», – писал тот же Гурьев в предисловии к «Золотому подполью». Егор Летов явился как раз в промежутке между двумя периодами, когда уже было почти все можно и еще не было понятно, что дальше – и оказался идеальным хедлайнером для этого смутного и яростного времени. «Для рок-самиздата Летов был главным героем, самым интересным, что вообще на свете бывает, – вспоминает журналист и писатель (а также редактор этой книги) Юрий Сапрыкин. – Как потому что это самое свежее и неожиданное в музыкальном смысле, так и потому что Летов – подарок для журналиста, он самый внятный, самый четко артикулирующий, самый неожиданно формулирующий свое кредо из русских рок-музыкантов. Он предложил самоописание „Гражданской обороны“ задолго до того, как критики успели о нем подумать, и оно было интереснее, чем то, что критики могли предложить».

Нередко одни рок-журналы перепечатывали статьи из других – так тексты даже самых маргинальных изданий могли найти читателей за тысячи километров от места публикации. До поры самым тиражируемым материалом была гребенщиковская «Правдивая история „Аквариума“»; с появлением Летова на это звание стали уверенно претендовать его интервью и манифесты. Летов отвечал на вопросы журналистов четко, подробно, страстно и парадоксально. Он постоянно сыпал именами и аналогиями, вот неполный перечень только из интервью в журнале «РИО» – еще одном самиздатовском флагмане: The Smiths (в оригинальной публикации написано Smith), Public Image Ltd., Ramones, Buzzcocks, The Lurkers, лейблы Blast First и 4AD, Борхес, Пиросмани, Вазарелли и так далее. При этом он не занимался целенаправленным неймдроппингом и не пытался представить себя обладателем некоего сокровенного знания – нет, это выглядело как нечто само собой разумеющееся: конечно, собеседник понимает, о чем речь, а разве может быть иначе? Существует такой меломанский феномен, как «список Nurse with Wound» – перечень разнообразной странной и редкой музыки, опубликованный вместе с первым альбомом одноименной группы; собирать записи авторов из этого списка одно время было отдельным видом спорта. Летов выдавал свои перечни в каждом втором интервью, и они все время менялись. Это завораживало, интриговало и притягивало.

(К слову, прочитав и просмотрев более-менее все интервью Летова, я пришел к выводу, что его подход к ответам еще и поднимал планку для журналистов. Ему нередко задавали грубые или агрессивные вопросы, но идиотских было на удивление мало. Редчайший и очень смешной пример такого рода – интервью в Караганде в 1998 году, где Летова почему-то спросили, пользуется ли он шампунем Head & Shoulders, а он, не слишком смутившись, ответил, что предпочитает Wash & Go).

Так про Егора Летова и его музыку узнавали все больше людей.

Кто-то впервые встречал ее на катушечных альбомах, как Олег «Берт» Тарасов. «Со смертью СашБаша стало ясно, что возник некий вакуум, – вспоминал он. – Все эти пафосные Кинчевы, Гребенщиковы – они просто исчезли. Мы с парой друзей как раз поехали в Питер и видели всю эту мерзость, проходящую в Рок-клубе – „вечер памяти“, где какие-то пьяные мудаки вылезали на сцену, чтоб себя продемонстрировать, били пятками в грудь, размазывая пьяные сопли по роже… Настолько неприятно все это было, настолько фальшиво! Весь этот так называемый „русский рок“, „советский рок“ просто перестал для меня существовать. А где-то через месяц кто-то привез из Киева грязнейшую запись альбомов „Обороны“ 1987 года». Качество было плохим, слова разбирались с трудом, но это давало дополнительное ощущение опасности и запретности. Побывав на «Сырке», где Тарасов во время концерта «ГО» в экстазе разбил несколько лампочек в рампе, он окончательно превратился в главного московского пропагандиста музыки Летова и его круга, а уже в январе 1989 года организовал им концерт в институте МАМИ, который только что бросил. Из актового зала общежития аппарат в главный лекторий вуза везли на машине скорой помощи.

Кто-то узнавал про Летова из СМИ – журналов, телевидения, радио, как Юрий Сапрыкин. «Я сидел и слушал сквозь треск глушилок передачу Севы Новгородцева на „Би-би-си“, – вспоминает он. – В какой-то момент ведущий поставил запись, которую очень скупо анонсировал: вот панк-группа из Омска, чуть ли не по почте мне прислали эту пленку. И включил песню „Желтая пресса“. Надо сказать, что качество радиосигнала было такое, что совершенно непонятно, насколько хорошо записана сама вещь. Но то, что сквозь этот белый шум прорывалось, меня снесло просто полностью. Мы сейчас к этому привыкли, но вообще-то у Летова совершенно неповторимый тембр, к которому прибавлялся невероятный посыл. Мат тоже тогда бросался в глаза или в уши – до этого никто так эффектно и в таких масштабах не использовал его как часть художественного языка. Ну и, конечно, Летов воспринимался в тот момент как законченный, отчаянный, двестипроцентный антисоветчик, что в нашем восприятии было очень здорово».

Кто-то впервые слышал «Оборону» на кассетных дописках или в подземных переходах – как Максим Семеляк. «Наверное, прозвучит глупо, но это перечеркнуло