Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

и «Мираж» (а также, например, Игорь Тальков) выступали вместе и располагались в одной гримерке на концерте в Зеленом театре Парка Горького 11 сентября 1988 года. А с 5 по 7 ноября в московском ДК АЗЛК проходил, по выражению автора «Урлайта», «великий праздничный альянс столичных рокеров и оголтелой попсы»: в одном фестивале участвовали «Звуки Му» и тот же «Мираж», Светлана Разина и «Крематорий».

Из-за всего этого и переживала рок-тусовка. Наталья «Комета» Комарова, продолжая делать фестивали, параллельно грубо ругала всех тех, кого еще недавно приглашала выступать, за то, что теперь они позволяют себе требовать гонорары. «Выход за пределы своей аудитории в лужники-нужники спустил на рок-музыку свору обывателей-„винтиков“, – прямо писал Валерий Мурзин, который когда-то выпустил Летова и братьев Лищенко на сцену Новосибирского рок-фестиваля. – Неужели БГ, Цой, Майк, Костя, Слава не понимают, что происходит? Или не хотят понять? Или шибко в кайф лабать на стадионах десятитысячным толпам урлы? <…> А как насчет той бездны духовности и искренности, с которыми мы так носились – или это тоже фикция?»

В позднеперестроечном воздухе чувствовался некий дух погибели, парадоксально сопровождавший дух свободы. Вроде бы страна стремительно демократизируется и вестернизируется, проходят первые свободные выборы, печатают все запрещенное, открыто митингуют все, кто хочет, СССР и его лидер дико популярны на Западе – и в то же время нарастает ощущение катастрофы, хаоса. Зачастую оно выражалось не только в политических событиях (уже начиналась война в Карабахе, уже случился кровавый разгон митинга в Тбилиси), но и в катастрофических несчастных случаях, которые складывались в зловещую цепочку. В Арзамасе взрыв вагонов с гексогеном разворотил целый район города – погиб 91 человек. Под Уфой газопроводная утечка полыхнула ровно в момент, когда мимо навстречу друг другу проходили два пассажирских поезда – погибли 573 человека. В Норвежском море после пожара затонула советская подлодка «Комсомолец» – погибли 42 человека. Чуть ли не каждый месяц приходили новости об очередном крушении самолета. Кроме того, параллельно либерализации стремительно пустели полки магазинов: когда в сентябре 1989 года музыканты «Обороны» вернулись домой в Омск, Политбюро ЦК КПСС в публичном постановлении признало, что «трудящиеся справедливо выражают крайнее недовольство перебоями и исчезновением из свободной продажи многих товаров, и особенно мыла, стиральных порошков, школьных тетрадей и карандашей, лезвий для бритья, зубной пасты, гальванических элементов и батарей, игл к швейным машинам, застежек „молния“, электрических утюгов, чайников, плиток, а также обуви, меховых изделий, лесных и строительных материалов».

Егор Летов лучше всех выразил в песнях этот противоречивый эмоциональный фон: кто еще сумел бы так триумфально исполнить фразу «все летит в пизду»? «В Летове было очень сильное апокалиптическое начало, ощущение стремительного падения в пропасть, движения к концу, – говорит Юрий Сапрыкин. – Примерно в это же время в кругу моего слушания появилась группа Einstürzende Neubauten, название которой переводится как „Саморазрушающиеся новостройки“. В музыке „ГО“ была такая энергия, будто она и ее исполнители сами себя подвергают процессу разрушения. И этот огромный деструктивный заряд входил в невероятный резонанс с тем, что мы наблюдали вокруг».

Насколько можно судить, бесповоротное ощущение, что праздник кончился, наступило у Летова после того, как умер Дмитрий Селиванов. Он покончил с собой в тот же день, когда «Оборона» и «Октябри» играли в симферопольском ДК, 22 апреля 1989 года – зашел в здание Новосибирского университета, где репетировали его друзья, сказал: «Ну ладно, у меня тут еще дела в конце коридора», – взял с собой шарф и уже не вернулся. Ему было 25. В отличие от Башлачева, Летов и его друзья знали Селиванова близко и лично. «Блядь, я ему за две недели до того, как это случилось, послал письмо, которое заканчивалось словами „Viva суицид“! – рассказывал Олег „Манагер“ Судаков. – Блядь, кто ж мог знать, что все так выйдет. Потом, естественно, уже было не до акций [Всесибирского панк-клуба], все это отошло на второй план».

В начале июня практически все группы сибирского панка собрались в Новосибирске на концерт памяти Селиванова. Прошел всего год с их собственного Вудстока в Тюмени – и вот они уже играли на панихиде. Один из тезисов философии Егора Летова заключается, грубо говоря, в том, что момент кайфа, прыжка, праздника короток, а расплачиваться за него человеку, преодолевшему себя, приходится долго и тяжело; возможно, он оформился как раз тогда. Фестиваль закрепил впечатление, что мрак сгущается и что-то глобально идет не так. У многих присутствовавших, включая Летова, возникло чувство какого-то фатального диссонанса. «И музыканты, и зрители забыли… о Диме Селиванове, который как будто с укором смотрел в зал с большой фотографии над сценой, – печально писала газета „Молодость Сибири“ (между прочим, официальный печатный орган местного комсомола). – Публика откровенно веселилась: орала, свистела, плясала и показывала „рожки“ металлистам».

Журналист Лев Гончаров, близкий к Гурьеву и Коблову, привез с этого фестиваля репортаж под характерным названием «Наверное, что-то случилось» – один из самых пронзительных текстов в истории русскоязычной музыкальной журналистики. Заканчивался он так: «Если два года назад для того, чтобы остаться в живых, нужно было просто не переезжать, то сейчас это уже не спасет. Чудовище растет, и ничто его не остановит (чуть выше Гончаров писал, что это чудовище можно назвать „потребительство“ или „шоу-бизнес“ – прим. А. Г.). Оно залезет и в летовские подвалы, и куда угодно, где есть хоть капля живого. <…> И помощи ждать неоткуда. Бороться с ним невозможно, пощады оно не знает. Я не знаю, что делать. Наверное – не играть и не петь».

На этой тяжелой, больной, апокалиптической энергии Егор Летов и записывает осенью 1989 года новые альбомы «Гражданской обороны». К этому моменту она, наконец, становится полноценной группой, в том числе и в студии: в состав уже несколько месяцев полноправно входит Кузьма Рябинов, приезжают в Омск и Климкин с Жевтуном. Там же обретаются Манагер и Янка, чьи альбомы продюсирует и частично исполняет Летов. Это еще один период лихорадочной, почти маниакальной работы – день за днем, день за днем. Иногородние обитали в той же комнате-студии. «Нормально жили, человек по пять, по шесть, – рассказывал Жевтун. – Тесноты не чувствовалось, некогда было отвлекаться на всякие бытовые неудобства, да и понятий таких не существовало». Все логично: когда снаружи наступает чудовище, нужно быть ближе друг к другу и держать круговую оборону.

Каждая новая фаза «Обороны» следовала, помимо прочего, еще и за музыкальными предпочтениями их лидера – особенно в те годы, когда они постоянно менялись. В 1989-м Летов проходил период увлечения нойзом и индастриалом: пионеры трансгрессивных экспериментов Throbbing Gristle, группы Test Dept и Einstürzende Neubauten, создававшие свои композиции из звуков сломанных станков, водосточных труб, найденных на заводских свалках металлических отходов и так далее – вообще, его биографию можно было бы написать в форме плейлиста: как череду разнообразных меломаний.