6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине - Болеслав Вильгельмович Веверн

– у меня их было три. Да двух я заколол, потому некогда сейчас возжаться с этой дрянью. Ну, а этот, мальчонка, уж больно ревел, не хотелось, знать, помирать, ну и опять, ваше высокоблагородие, молод больно. Так я вот и оставил его, может, понадобится показать нашим, которые еще немцев не видывали, какие такие немцы бывают. Ну, а может, и этого еще приколю, – добавил он совершенно неожиданно.

Хорошенький белокурый 18-19-летний мальчик, немец, все время, пока солдат говорил, с тревогой и со страхом следил за своим конвоиром. Я похлопал его по плечу, стараясь ободрить и, насколько смог, постарался объяснить ему, собрав весь немецкий лексикон, чтобы он не боялся, что его никто не тронет. Затем, записав часть и фамилию конвоира, приказал ему сдать пленного в штаб корпуса.

* * *

К утру ряд деревень, в центре которых находилась деревня Воля-Залесская, у которой накануне ночевала 6-я батарея, оказался плотно занятым германцами. С первыми лучами восходящего солнца их снаряды уже загудели в воздухе, осыпая пластунов и кавалеристов градом металла. Место, занятое обеими сторонами, совершенно ровное. Германцев скрывает ряд деревень, мы же совершенно открыты. Единственный небольшой открытый бугор, на который я было взобрался, моментально подвергся сильному артиллерийскому обстрелу со стороны противника, и мне пришлось оттуда уйти.

Н. А. Тиличеев поместился между кавалеристами, я перешел к пластунам.

Телефонного провода не хватило, и пришлось его дополнить цепью передатчиков.

Одно только утешало меня: это моя четырнадцатиорудийная батарея, силу и мощь которой я чувствовал всем своим существом.

Ширина фронта батареи 130 саженей50. Я развернул еще немного веер батареи. Я располагал линией сплошного огня больше четверти версты шириной и при скорострельности наших пушек, при сравнительно небольшой дистанции я чувствовал, что могу дать такой ураган огня, от которого едва ли что-нибудь уцелеет.

Немцы почти не показывались. Я выжидал и только редкими одиночными выстрелами определял дистанции и углы поворотов. Между тем германцы буквально засыпали нас своими снарядами. Начальник 11-й кавалерийской дивизии51 послал донесение в штаб корпуса о том, что держаться больше не в состоянии, и получил разрешение отступить. 6-й сводной батарее было приказано сняться с позиции.

Кавалеристы стали отступать, но лишь только они поднялись из окопов, земля у наших боевых линий закипела от огня противника, и в это же время скрывавшаяся до сих пор в деревнях германская пехота бросилась в атаку по чистому открытому полю. Предчувствуя, что отступление наших кавалеристов и пластунов в настоящих условиях будет слишком тяжелым, я не выполнил данного мне приказания сняться с позиции и отступить. Настал момент, которого я ждал с таким волнением: четырнадцатиорудийная батарея должна себя показать.

Внезапный ураган сорвался от маленького домика на шоссе и сразу покрыл оторопелых немцев, валившихся на землю без счета, страшным вихрем рвущегося и сыплющегося на них раскаленного металла.

Момент был слишком острым. Четырнадцатиорудийная батарея работала почти без перерывов, как при картечном огне. Небольшие перерывы получались только при поворотах веера батареи. Вправо на галопе выкатили прямо в открытую две германские батареи. Я их не видел, но об этом мне передал Н. А. Тиличеев. Поворот огня вправо – и обе батареи легли двумя громадными кучами, даже не снявшись с передков. Уцелевшие германцы спешно старались скрыться в строениях своих деревень, на которые я перенес огонь батареи.

Четырнадцатиорудийная батарея превзошла сама себя: у орудий не живые люди, а машины, быстрота и точность работы которых доведены почти до совершенства. Жар раскаленных пушек, вой и треск пролетающих неприятельских снарядов – ничто не нарушает темпа и правильности этой боевой работы, и только пот, обильными струями стекающий с лиц, и особый возбужденный блеск глаз свидетельствовали о том, что это не машины, а живые существа, чувствующие и понимающие.

Сильный треск среди грома выстрелов батареи. Окровавленные люди 3-го орудия 6-й батареи валятся на землю. Треск повторяется снова. Люди 4-го орудия, бледные, испуганные, замирают на месте. Что случилось? Неприятельские снаряды рвутся на батарее?.. Нет!.. Казенная часть 3-го орудия, вся развороченная, с вырванным замком, зияет черным отверстием. 4-е орудие стоит как бы с разрубленной дульной частью. Не выдержали работы орудия – слишком перекалились.

Люди 3-го орудия, все шесть номеров и орудийный фейерверкер, живы, но с ужасными ранами: оторваны руки, выбиты глаза, разворочена грудь. Кровью собственной орудийной прислуги залито мертвое 3-е орудие.

А батарея продолжает работать, как бы ничего не случилось, засыпая германцев вихрем своих снарядов.

* * *

Отступление отменено. Бой затихает. Я перехожу ближе к батарее и сажусь под дерево у шоссе, куда переношу и свой телефон.

Мимо меня, опираясь на винтовки или обняв и поддерживая друг друга, тянутся раненые. Тяжелораненых несут на носилках, как бы в кровавых мешках, других несут на винтовках. Большинство проходящих по дороге раненых останавливаются около батареи и с особым чувством и жаром благодарят ее, гладят пушки руками. Даже тяжелораненых подносят к батарее, опускают у орудий на землю, и они своими слабыми улыбками выражают батарее свою благодарность, которую уже не в состоянии произнести вслух запекшиеся их уста.

Ко мне подходит, опираясь на винтовку, раненый пластун:

– Ваше высокоблагородие, разрешите сдать патроны на батарее. Подсумки давят на рану, и она очень болит. Идти тяжело очень.

Я сам принял патроны от пластуна.

– Командир батареи?

– Так точно, ваше превосходительство.

Подъехавший верхом кавалерийский генерал молча протягивает мне руку.

– О вашей сегодняшней работе я сообщу вашему начальству.

Генерал отъехал. Я спросил у проходящего мимо гусарского офицера фамилию генерала.

– Генерал Розалион-Сошальский52.

Германцы отказались от повторения атаки и в этот день и до самого вечера больше нас не беспокоили. Вечером же мы получили приказание отступить.

* * *

Мы привыкли уже к отступлению. Разбили ли нас германцы, сами ли мы, ощетинившись, расколотили их – мы знаем, что в конце концов мы будем все-таки отступать. Мы заметили также, что мы всегда сталкиваемся с противником, много превосходящим нас своей численностью, не говоря уже о колоссальной артиллерии всевозможных калибров и видов, находящейся всегда в его распоряжении, которой мы можем противопоставить только свои легкие трехдюймовые пушки с придачей самого незначительного числа полевых гаубиц. Нашу тяжелую артиллерию мы видим крайне редко. Так, в бою у Радымно, как редкий случай, с нами был тяжелый дивизион, разделивший общую участь плена с большинством наших полковых батарей.

Говорят, что у нас нет снарядов. Мы пока этого не чувствуем, хотя постоянно нам напоминают о бережливом их расходовании, причем учет им ведется самый строгий.

Итак, мы снова