Последняя капля слезы - Габдулла Мухамедгарифович Тукай

путь, было сердце светло

Нечестных насмешкой карал ты за зло.

Трудился, как солнце, а солнце, смеясь,

Умеет высушивать лужи и грязь.

Да разве у нас достаётся почёт

Тому, кто стоит за родимый народ?

Тебя не ценили, святой человек,

Пока не окончил ты краткий свой век.

Казанский мулла и будущий депутат

– Райта, райта, райта, райта, райтарам!

Ну, мулла, указ у нас! Спляши – отдам!

– Вот спасибо! И спляшу, и поскачу,

Высоко, боюсь, от радости взлечу.

– Тимта, тимта, тимта, тимта, тимтатим!

За полу тебя схвачу – и полетим.

Что, святейший? Крылья выросли? Так в путь!

Ты отныне указным муллою будь.

Ну а я уж буду в Думе депутат,

Ты святой, само собою, ты крылат…

Новоявленный святой, а старый хват,

Упаси от твоей святости, свят-свят!

Если крылья тебе дал сам Бог, то Бог

И коня с упряжкой бедному дать мог.

В Петербург летят мулла и депутат,

А вороны им – приветствуем – кричат!

Долетели б как всегда и в этот раз,

Да свалились по дороге оба в грязь!

Видит Бог!

Ой, ей-богу, ой прекрасно до чего!

В летнем поле день чудесный, видит Бог!

Сладок воздух, словно мёд, – хоть ешь его,

Всюду зелень, птичьи песни, видит Бог!

Белоснежные кочуют облака

Вольной степью-синевою, видит Бог!

А легчайшее касанье ветерка

По траве бежит волною, видит Бог!

Пробуждение

Однажды мы в пятом году проснулись, встречая рассвет.

И кто-то призвал нас: трудись, святой исполняя завет!

Увидев, как низко горит на утреннем небе звезда,

Мы поняли: кончилась ночь, настала дневная страда.

Душою мы были чисты, была наша вера светла,

Но очи гноились ещё, с лица ещё грязь не сошла.

Поэтому мы отличить друзей от врагов не могли,

Нам часто казался шайтан достойнейшим сыном земли.

Без умысла каждый из нас иной раз дурное творил,

Пусть к своду восьмому небес откроет нам путь Джабраил.

Друзья, как бы ни было там – над нами развеялась тьма.

За дело! Нам ясность нужна: ясность взора и ясность ума.

Просьба

Юным был – сверкал зарницей, сильным был – гремел, как гром.

Отсверкал и отгремел я, не пылает грудь огнём.

Наступили дни неволи, в заточенье мысль моя,

В дни свободы звёзды с неба я хватал одним рывком.

Отняли мою голубку, дали ворона взамен.

«Где ты, чистая, святая?» – так я плакал день за днём.

Я пишу стихи рукою, но душа их не творит,

Не браните, коль в печати появлюсь я с мусорком.

Враги

Вкруг меня со злобой змеи извиваются, шипят,

Мне желают только горя, днём и ночью копят яд.

Мало им, что мрак повсюду, счастья нет, покоя нет –

Заслонить хотят от взора даже самый жалкий свет.

Ниже слов они последних, низок ум их, низок взгляд…

О плохом во мне трезвонят, про хорошее – молчат.

Всё постыло, нет надежды… Об одном прошу друзей:

Не давать врагам глумиться над могилою моей.

Жизнь большой душе не в радость, всё на миг в ней, не на век,

За неё цепляться может только мелкий человек.

И болезни, и преграды с ясным встречу я лицом,

Ну а то, что сердцу тяжко, посчитаю пустяком!

Иль в сиротской доле мало испытать пришлось невзгод?

Кто растил меня с любовью? Только ты, родной народ.

Вечерняя дума

Керосина в лампе мало, пахнет гарью, меркнет свет;

Льются мысли на бумагу, тесно в сердце – места нет.

Я скриплю пером поспешно, каждым мигом дорожу,

На бумаге след корявый сам никак не разгляжу.

Я пишу, не ставя точек, я доверился перу,

Всё равно своё писанье завтра утром разберу.

Но недолго мне трудиться: огонёк в последний раз

Ярко вспыхнул на мгновенье, заметался и погас.

Что мне делать? Обступает темнота со всех сторон,

И лежу я на постели, в размышленья погружён.

Предаюсь я разным думам, нелегки мне думы те.

Старой лампе со слезами говорю я в темноте:

– Ах, какое счастье, если б не зажглась ты никогда!

Если б мне не встать с постели вплоть до Страшного суда!

Юноши

Есть юноши, гордо хранящие важную позу,

Они в саду жизни одну лишь увидели розу;

Не различили гнетущего, грозного мира угрозу,

И, «уг» опустив, в ней увидели только лишь розу;

Не разглядели большую дубинку судьбы или розгу,

И, «г» опустив, увидели в розге лишь розу.

Иду своим путём

Ты хочешь в меру сил своих добро творить народу,

Но душат грязною уздой твой ум, твою свободу:

Что делать, дескать, век такой, такое время ныне!

Уж ты по-нашему живи, смири свою гордыню!

Я презираю бренный мир и век его мгновенный.

Смириться – это тяжкий грех перед душой нетленной.

Я устремляюсь в высоту, в безмерность, в