Живой Дагестан - Владимир Д. Севриновский

Штихель Манаба взяла в руки в десять лет. Она обучалась и у дагестанских, и у грузинских мастеров, дружила со знаменитым художником Ладо Гудиашвили. Когда девушка осваивала чеканку, первое блюдо получилось не слишком хорошо. Но ее учитель Магомед Абакаров сказал: «Стук правильный, ритмичный. Будешь настоящим мастером». Так и получилось. Рассказывают, что, когда она получала в кассе артели зарплату в разы больше, чем у коллег, казикумухских лакцев, те говорили ей на родном языке: «Вил къатта ччуччивуй!» Долго Манаба не понимала, что это значит. Лишь через много лет ей сказали, что загадочная фраза – известное лакское ругательство «Чтоб твой дом сгорел!».

Но она не обращала внимания на завистников и помнила только многочисленных учителей. В 1978 году она их изобразила на серебряном блюде – лица, плавно перетекающие в созданные ими узоры, исчезающие в них, но и сохраненные навечно.

Этнограф Екатерина Капустина вспоминает, что в 2011 году Манаба внезапно предложила ей помериться силой. Крепкая молодая девушка не продержалась в армрестлинге против сухонькой старушки и пары секунд.

– Булатная женщина! – восхищенно повторяет она, вспоминая суровый, ясный и цепкий взгляд мастерицы.

Кубачинка стала к тому времени для грузин чуть ли не живой богиней. Мало кто называл ее по фамилии, достаточно было восхищенно выдохнуть: «Манаба!» – и все понимали, о ком речь. Так же, с одного взгляда, узнавали и ее работы. Когда журналистка Света Анохина показывала грузинам подаренный Манабой крестик, те сразу узнавали, чей он, восхищенно цокали языком и шли за чачей. Она берегла его как величайшую ценность – и вдруг по внезапному наитию подарила незнакомой девочке. Просто поняла, что так нужно.

Перформанс!

За окном утробно гудела Махачкала. Когда принесли баранью голову, вечеринка в мастерской уже полыхала вовсю. Музыка гремела на целый квартал, клубами плыл табачный дым, звенели стаканы, а на диванах, стульях и даже столах сидела половина городского бомонда. Джазмены, журналисты и скульпторы галдели, как воробьи по весне, чокались, ругались и целовались – словом, любой человек, побывавший на богемной вечеринке хоть в Нью-Йорке, хоть в Киеве, без труда вообразит недостающие детали. В центре веселой вакханалии, безмятежный, как Будда, полулежал кубачинец Мурад Халилов, художник и перформансист. Уже несколько месяцев он работал на третьем этаже студии друга, лезгина Сабира, – своей мастерской у него никогда не было. Мурад, казалось, молчаливо созерцал собственную картину – бесконечно громоздящиеся друг на друга красно-желтые дома. Рядом на мольберте висел чей-то клетчатый галстук.

Жители знаменитого селения все чаще уезжают в город и забывают традиционные орнаменты, которые больше не приносят ни богатства, ни славы – так их предки забыли секреты изготовления кольчуг. И все равно тяга к искусству, к узорам не исчезает бесследно, прорастает новыми формами. Даже когда человек твердо решил посвятить жизнь иному делу, она может позвать – да так, что отказаться невозможно. Почтенная мать семейства вдруг оставила мужа, уехала из Дагестана и стала в Москве выдающимся дизайнером. Знаменитый врач успокаивался после больницы, вырезая серебряные украшения. В Буйнакске грузчик в свободное время рисует маслом картины. «Кубачинцы!» – говорят о них с пониманием знакомые, будто это слово все объясняет.

– Смотри, что я сейчас сделаю! – Сабир, раззадоренный безмятежностью Мурада среди всеобщего бардака, хватает кисть, жирно обмакивает в краску и устремляется к картине.

– Это – ПЕРФОРМАНС!

Едва выговорив заплетающимся языком иноземное слово, он подлетает к мольберту, нацелив кисть, словно копье. Кто-то охает. Звякает стакан. И только Мурад продолжает, как ни в чем не бывало, сиять младенческой улыбкой. В последний момент Сабир отводит руку и вместо картины ставит жирную кляксу на галстуке. Искусство спасено.

Кричащие, хохочущие люди расплываются, словно в тумане. Я устало прикрываю глаза. Уже полгода я собираю по крупице материал о Кубачи, но мозаика упорно не складывается. Кубачинцев даже слишком много, их истории и родственные связи сплетаются в по-маркесовски запутанное полотно. Но что, кроме кровных уз, соединяет этих людей с советскими авантюристами, мастерами XIX века, средневековыми батирте – и дальше, в глубь времен, вплоть до загадочных тридцати человек с нездешними именами?..

Возвращение

– Нельзя опрокидывать историю, – старый хранитель кубачинской коллекции Эрмитажа закашлялся и продолжил нескоро. – Нас учили, что только знание современности помогает понять прошлое. А вот фига! Мертвый хватает живого, как говорил Маркс. Минувшее давит на нас, а не мы – на него. Попробуешь это переиначить – получится фальшивка.

Он невесело рассмеялся.

– Странно, что кубачинцы не оставили записанной истории своего селения. Они не были неграмотными – находят много книг, переписанных в Кубачи. Просто жили закрыто, отдельно от других. Даже в XIX веке их редко посещали путешественники, хотя очень туда стремились – кавказцы называли кубачинцев франками, потомками европейцев. Ходили слухи, что они – христиане. Это оказалось сказками. Кубачинцы уже много веков мусульмане и говорят на диалекте даргинского языка. И все равно они другие. Искусство Кубачи занимает особое место в Дагестане. Оно возникает вдруг, без предыстории, сразу на высшей ступени развития. И оставляет одни вопросы. Кто разрушил крепость? Куда делись надгробия XVI–XVII веков? Могильных плит постарше много, а потом за двести лет – считаные единицы. Наконец, как мастера попали в столь отдаленный район? Почему не поселились в Баку или Шемахе, где могли безбедно жить с такими роскошными каменными рельефами? А занесло их вместо этого в маленькое селение с плохими дорогами, куда и сейчас добраться непросто…

Облака пришли в движение. Они дышали, словно живые. В просветах с внезапной четкостью мелькали сгоревшие сакли и старенькая школа, богатые дома советских ювелиров и кладбище с покосившимися плитами. Я знал – даже если дымка полностью развеется и правда будет видна любому, люди все равно зажмурят глаза и продолжат яростно спорить о прошлом, ища в нем опору, которой лишены в зыбком настоящем. Говорят, однажды в сильный туман в Кубачи приехал КамАЗ из центральной России. На следующее утро небо прояснилось. Водитель увидел дорогу, по которой еще вчера спокойно поднимался, и не смог спуститься вниз. Потому что извилист и грязен путь в древний аул, и пропасть по обеим сторонам его…

Под вечер второго дня свадьбы на годекане начались танцы. Плясали все – ловкие торговцы и городские художники, одинаковые братья главы сельсовета и дочь Манабы, так же, как и мать, разрывающаяся между Грузией и Дагестаном. Невеста по обычаю танцевала с пригоршнями купюр, а жениха подбрасывали так, что чуть не пробили крышу. Даже