Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

– Да как же не отпустить?! – загорячился Петр. – Ведь вот и вы не смогли удержать подле себя свою Сашеньку, Александру Валериановну то есть! А у Надежды Ивановны талант! Это вам и Марь Федоровна, и Горький, и сам Станиславский подтвердят! Это, отец Валериан, не шутка! Сами знаете, грех, так сказать, зарывать!..

– Грех-то грех… – вздохнул батюшка. – Да только нехорошо это жене от мужа отдельно жить. Соблазну много…

– Ничего!.. Мы теперь, как вы изволите видеть, совсем остепенились, – улыбнулся Петр. – Ах, если бы вы знали, какие письма мне моя жена пишет!

– Ну, дай-то Бог, дай Бог… – бормотал батюшка, не слишком доверяя радости доверчивого супруга. – Так я, Петр Николаевич, уж буду на вас теперь надеяться. Вот вам и адресок Сашенькиного проживания… если что, уж пожалуйста… – Батюшка положил на стол приготовленную бумажку и взялся за шляпу.

– Непременно надейтесь. Готов чем могу… Очень, очень рад… такой милой барышне услужить… уж будьте покойны, – любезно расшаркивался польщенный Петр.

– Ах да, совсем забыл вас спросить! – остановился на пороге отец Валериан. – Здорова ли ваша матушка?

– Матушка? Да, здорова. Вполне.

– Вот и слава Богу. Славная она. Супруга моя все вашу матушку вспоминает, как она в гости-то к нам приезжала, вас навещать… Кланяйтесь Елизавете Ивановне да скажите, молимся об ней ежедневно и обо всем вашем семействе.

– Непременно передам. Да и Александру Валериановну в гости приведу, матушку порадовать.

– М-да… – все не уходил отец Валериан. – А статейки вашего батюшки иногда читаю в газетах. Весьма горячо пишет. Особенно про сибирского старца.

– Да уж, моему отчиму на зуб лучше не попадайся. Кого хочешь своим пером на дыбы вздернет. Хоть и высшие сферы. А сибирский старец – что ж, обыкновенная скотина. Позор нашей прогнившей верховной власти.

– Я вижу, ваши политические взгляды… как бы это выразиться, существенно не претерпели… по крайней мере, касательно высших сфер…

– Честно говоря, отец Валериан, я теперь совсем не интересуюсь политикой. Я лекарь, лечу тела человеческие. А общественные болезни… пусть лечат те, кому это охота. Власть же наша догниет сама вместе со своим Распутиным.

– Удивляюсь я, чего только не пишут про старца Григория господа журналисты. Уж и не знаешь, верить ли им иль не верить…

– Да какой же он старец? Шут гороховый, пьяница и развратник! Стыдно и говорить об нем при Александре-то Валериановне!

– И то верно. Прости, Сашенька. Ну, Петр Николаевич, обрадовали вы меня. Должник ваш отныне и молитвенник, грешный протоиерей Валериан.

– Это я ваш должник, – вспыхнул и смутился Петр. И ни с того ни с сего вдруг схватил руку у батюшки и поцеловал.

– Ну, ну… что вы это, Петр Николаевич… полно, что вы…

– Да ведь я вас люблю, батюшка… – стыдливо прошептал Петр и обнял старика.

А того и слеза прошибла. И сказать ничего не может.

А Сашенька стоит, смотрит на них и только улыбается ласково.

21

Тарас Петрович Горомило обожал многих из думских оппозиционеров, но к умнейшему Александру Ивановичу Гучкову он питал нечто вроде страсти нежной. Когда на думскую кафедру подымался Гучков говорить речь, все внутри у Тараса Петровича торжественно и благоговейно замирало, как при звуках национального гимна Франции. Каждое слово несравненного Александра Ивановича бальзамом маслило душу, сердце таяло восторгом и умилением, теплели и наливались слезой глаза (как у гимназистки! – невольно укорял себя, стыдливо улыбаясь, Тарас Петрович). При этом Александр Иванович вовсе не был сладкопевцем-душкой, напротив, строг и брутален. Впрочем, именно брутальность Александра Ивановича и покоряла, в особенности по сравнению с незначительно-маленьким, будто вечно робеющим и стесняющимся царем. (Хотя самого царя Тарас Петрович видал лишь однажды на открытии Первой думы, однако мнение о царской незадачливости соблюдал крепко.) А мужественная храбрость Александра Ивановича была у всех на виду, по крайней мере, на слуху, начиная от его участия в войне с англичанами на стороне буров и заканчивая бесчисленными дуэлями по малейшему поводу.

Никому не давал спуску надменно-бескомпромиссный (в смысле защиты своей чести и достоинства) Александр Иванович с мгновенно леденеющим взором – даже и вчерашнему сослуживцу-другу. Вот и с единомышленным Милюковым, если бы не примирили друзья, легко дрался бы ничтоже сумняшеся европейски образованный, храбрейший и благороднейший купец-предприниматель старообрядческого образца, дерзко мечтающий о политическом перевороте, заставляя несчастного Тараса Петровича нервничать и волноваться. (Он даже самого Милюкова невзлюбил за эту возможную, но, к счастью, несостоявшуюся дуэль с его любимцем!)

Однажды Александр Иванович взял Тараса Петровича с собой в Стамбул, где только что младотурки свершили антисултанскую революцию. Хотя среди младотурок турок почти не было, а Мустафа Кемаль, названный Ататюрком (отцом турок), также являлся лицом иной национальности, но, люди добрые, какое же это имеет значение, когда речь идет об установлении демократии! Также не имел никакого значения тот факт, что, упразднив империю, Турция как по мановению волшебной палочки моментально утратила свой военный потенциал, проиграла в войне и балканцам, и даже отнюдь не блиставшей воинским духом Италии и мгновенно стала рассыпаться на этнические клочки. (Единственным бесспорным достижением новоиспеченной республики стало истребление в тысяча девятьсот пятнадцатом году полутора миллионов армян. Но, согласимся, не такая уж это большая цена за обновление по европейским лекалам политического устройства страны!)

По укоренившейся в Европе моде на демократию, свергнутого султана Абдул-Гамира Второго русское общество сравнивало теперь исключительно с Николаем Вторым (в том смысле, что пора бы и нашему императору последовать судьбе турецкого султана). А избранные «братья» в кружке Гучкова, включая всех иных заинтересованных левых лиц, стали с многообещающим подтекстом лестно величать себя российскими младотурками.

Однажды в доверительном, приватном собрании младотурок на квартире генерала Гурко профессору Горомило довелось выслушать от Александра Ивановича приятно ласкающую слух сентенцию. Оказывается, русская революция девятьсот пятого года не удалась потому, что войско было за государя, а народ в большинстве оказался на удивление черносотенным и с остервенением побивал зачинщиков революционных беспорядков. В случае же наступления новой революции, – вещал глава российских младотурок, – нужно, чтобы армия была на нашей стороне, потому он, Александр Иванович, и занимается исключительно военными вопросами и военными делами, желая, чтобы войско поддерживало более нас (реформаторов!), нежели царский дом. Ну а превратить черные сотни в красные – это дело эсеров и эсдеков, пускай их!

Ах, какой умница этот Гучков!

– Значит, вы считаете вторую революцию в России неизбежной? – воскликнул завороженный ближайшими радужными перспективами Тарас Петрович.

Александр Иванович выкатил на думца тяжелые, неулыбчивые глаза (Тарас Петрович вообще никогда не видал улыбавшегося Гучкова) и твердо, без виляний ответил:

– Увенчать здание, привести Россию