Еврейский мир. Сборник 1944 года - Коллектив авторов -- История

Как же Цинберг систематизировал все эти важные и значительные литературные произведения? Он это сделал, во-первых, в хронологическом порядке; во-вторых, по признаку географических центров, возникавших во время европейского периода нашей истории; в-третьих, — по языку (иврит, арамейский и идиш). То обстоятельство, что он пользовался тремя такими различными принципами классификации, привело к тому, что ему было трудно строго сохранить чистоту каждого из этих принципов. Возможно, что с точки зрения ясности и цельности исторической картины было бы лучше держаться ближе не метода распределения по центрам, коим пользовался С. Дубнов, а методом хронологического распределения по эпохам, коим пользовались Грец и другие еврейские историки. Я этим хочу сказать, что, может быть, было бы лучше держаться известной исторической эпохи, рассказать обо всем, что было сделано евреями в течение этого периода в литературном отношении во всех странах и на всех языках. Это дало бы нам полную картину литературы у евреев в данную эпоху. Пусть тот или другой местный еврейский коллектив занимал доминирующее положение в ту или иную эпоху, все же у евреев постоянно была известная связь между отдельными центрами. Литература у евреев почти всегда была не литературой местного характера, а мировой литературой, на двух или многих языках — подобно тому, как еврейский народ уже давно сделался мировым народом двух или многоязычным. Этот экстерриториальный характер литературы у евреев был бы ярче, если бы при распределении материала основным принципом был не принцип места, а принцип времени.

Важнее, чем распределение материала, понимание его. Как объясняет Цинберг историю литературы у евреев? Имеет ли он определенную философию истории вообще и истории литературы в частности? Ищет ли он в литературном творчестве влияние экономических; или влияние идеологических факторов? Интересует ли его больше роль коллектива (класса, народа), или роль отдельной творческой личности? На эти вопросы не так легко ответить, — просто потому, что Цинберг этой проблемой мало занимается. Его больше всего занимает описание важнейших литературных произведений в ту или иную эпоху, а не объяснение причин, приведших к ним. Вопрос, что произошло, его больше интересует, чем вопрос почему. В качестве исторического составителя обзора Цинберг превосходен. Он обращается к первоисточникам и он знает, какой материал необходимо включить, он умеет отличать главное от второстепенного — и в этом его наибольшая заслуга. Тем не менее он дает иногда объяснения и некоторые комментарии, которые нам позволяют сделать заключение, что Цинберг был очень далек от марксистского понимания истории. В некоторых местах он описывает экономические условия, но он больше всего заинтересован в чисто идеологических концепциях. Он пишет в своем предисловии к первому тому:

«Основной мотив, жизненный нерв еврейской литературы — это мучительный вопрос о смысле и цели жизни. Во имя чего живет человек? В чем его цель? Чем могут быть оправданы великая трагедия человека, бесконечные страдания «избранного народа»? Как объяснить и как понять трагическую загадку мира? Основной мотив глубочайшего поэтического произведения, «Книги Иова», переданного нам предыдущими поколениями в наследство — могучий протест против несправедливого порядка мира, против невинных человеческих страданий и напрасно пролитых слез — этот основной мотив звучит во многих произведениях еврейской литературы в средние века».

Не только эта общая проблема еврейской литературы является для Цинберга чисто идеологическим объектом, объектом морали и философии жизни, но и другие, более специфические проблемы им рассматриваются в свете и в перспективе чисто духовных влияний. Например, откуда берет свое начало «Золотая эпоха» в истории (ив истории литературы) испанских евреев? Каковы причины, вызвавшие сначала расцвет, а впоследствии упадок арабско-еврейской литературы в Испании? В отличие от таких историков, как д-р Шипер и д-р А. Гинцбург, объясняющих духовное возрождение испанских евреев, как результат их социально-экономического расцвета, Цинберг находит другие причины. Он пишет: «Под влиянием богатого и изящного арабского языка у испанских евреев развился тонкий и благородный вкус и чувство красоты, что привело к тому, что евреи стали интересоваться чисто поэтическими богатствами Библии и ее языка. Арабская поэзия в Испании расцвела пышным цветом — у евреев появилось желание попытаться создать на языке пророков не только религиозную поэзию, но и светские поэтические произведения, и они стали пользоваться формами и правилами арабского поэтического творчества». Это кажется немного односторонним объяснением. Этот метод объяснений Цинберг применяет и во втором томе, где говорится уже не об Испании, а о германско-французском еврейском центре. Этот центр в средние века не выделялся в сфере светской культуры, и это, по мнению Цинберга, объясняется тем, что германо-французские евреи жили в «грубой и некультурной нееврейской среде». Получается, таким образом, впечатление, что другие народы, а не мы определяли не только нашу экономическую и правовую судьбу, но что и историю нашей духовной жизни, а также историю нашей литературы, делали не мы сами, а другие народы. Если у нас был период расцвета, то он был результатом окружающей культуры. Если происходила катастрофа, то она равным образом была продуктом чужой сферы влияния. Разве в нашей духовной жизни не происходили процессы, развивавшиеся по собственным внутренним законам, в согласии с их собственными, унаследованными поколениями традициями? На самом деле Цинберг не рассматривает литературу еврейского народа, как нечто такое, что было заимствовано нами у чужих народов. Напротив, он считает, что еврейская литература в общем и целом не похожа на литературу других народов. Он высоко оценивает своеобразие еврейского литературного творчества, и нам не приходится ему доказывать, что наша духовная жизнь не всегда следовала по путям окружавшей ее культурной жизни. Он сам пишет в своем предисловии к первому тому: «Культурная жизнь, царство мысли — это была та единственная область, в которой еврейский народ еще в состоянии был развить свои самостоятельные силы, особенные качества своей души. Это была та единственная область, которая осталась для вечного странника, не имевшего в течение многих поколений своей самостоятельной политической жизни, находившегося все время в изгнании, в странствиях из страны в страну... Еврейская история культуры имеет свою собственную судьбу, развивалась своими особыми путями, проделала совсем иные этапы». Например, в то время, как в истории общеевропейской мысли 15-ое столетие является «рубежом, отделяющим мрачное средневековье от нового времени», в еврейской истории и литературе это столетие «не является предвестником нового мира... новые духовные силы не создаются... эпоха продолжает оставаться мрачной». И, наоборот, «в мрачную эпоху глубокого средневековья от 10 до 13 столетия, — в то время, как