6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине - Болеслав Вильгельмович Веверн

– Сегодня что-то слабо нас поддерживает наша артиллерия, – говорит командир полка.

– Снарядов нет.

– Да, это верно. Вы знаете, один из командиров гренадерских батарей послал донесение, что у него осталась всего одна шрапнель: «Что делать?» Начальник штаба корпуса ответил: «Наклеить на нее ярлык, написать: “последняя” и отправить в Москву в музей».

Австрийские гранаты начали бить по нашему бугру. Он, видимо, сильно заинтересовал австрийских артиллеристов. Штаб полка решил перейти в другое место, не желая подвергать себя напрасной опасности. Землянка опустела, и как раз вовремя: австрийская граната влетела в самую землянку, разорвалась, обрушила ее и наполнила едким дымом мой соседний ровик.

Попытки австрийцев перейти в наступление прекратились. Они как будто решили ждать, когда мы сами отступим. Тем не менее они продолжали усиленно обстреливать наше расположение.

Мимо нас пронесли на носилках смертельно раненного старшего офицера 1-й батареи капитана Мингина. Бледное, совершенно мертвое лицо, и только ресницы чуть-чуть вздрагивают. Он без памяти и даже не стонет. Стало меньше одним храбрым и дельным артиллеристом, вот и все. Чья теперь очередь?

Сумерки прекратили перестрелку, и мы отошли назад к деревне Слобода, оставив австрийцам большое, гостеприимное село Цеплице.

* * *

Мы знаем повадки неприятеля и поэтому нисколько не заботимся о том, что он будет нас сейчас преследовать. Мы спокойно отходим, сколько нам надо, останавливаемся, ставим свои походные палатки, раздеваемся и спим. Неприятель подойдет только утром, и к этому времени мы всегда успеем подготовиться, чтобы его встретить. Все равно, австрийцы ли это или германцы. Первые переняли у вторых их наступательную тактику и только в редких случаях нарушают ее.

* * *

Маленькая галицийская деревенька Слобода расположена на ровной местности, кое-где пересеченной небольшими перелесками. От самой деревни к неприятелю тянется большое поле, покрытое растущим хлебом, уже превышающим рост человека. Цепи нашего 2-го полка скрываются в густо растущем хлебе, и время от времени до нас доносятся редкие щелканья их выстрелов.

Я озабочен отысканием точки, с которой я мог бы видеть хоть как-нибудь расположение неприятеля, занимающего окраину деревни Цеплице, но такой точки я нигде не могу найти. Крыши изб нашей деревеньки слишком низки, высоких деревьев нет совсем, местность слишком ровная, впереди растущий хлеб совершенно скрывает видимый горизонт.

Н. А. Тиличеев повел провод куда-то вперед в пехотную линию. Иду к нему по его проводу. Вот и пехота окопалась в растущем хлебе и перед собой ничего не видит. Только один шелест хлеба и выставленные вперед редкие секреты могут выдать продвигающегося противника.

Провод идет дальше через пехотные окопы, и наконец на самом краю хлебного поля я замечаю своего Николая Александровича, в одиночестве сидящего с телефонным аппаратом под ружейным огнем как чужих, так и своих.

– Николай Александрович, разве можно выкидывать такие номера? Уходите отсюда хотя бы на линию нашей пехоты.

– А что я там увижу? И здесь-то сидя, видишь перед собой только небольшой кусочек, а в хлебе я буду совершенно бесполезен. Я очень прошу вас разрешить мне здесь остаться.

– Да ведь мало того, что вы рискуете быть убитым своей же пулей, вас тут легко могут захватить в плен.

– А разве можно на войне не рисковать?

Я расстался с Николаем Александровичем, взяв с него слово быть крайне осторожным и при первом намеке на опасность немедленно вернуться назад.

Итак, никакие наблюдения невозможны, надо действовать как-нибудь иначе.

Я соединяю свою 6-ю батарею с 4-й, несколько разворачиваю веер этой двенадцатиорудийной батареи и получаю огневую завесу около 150 саженей шириной. Кусты, в которых стоят орудия, и впереди раскинувшаяся деревушка скрывают совершенно батарею. Три выпущенных снаряда, скорректированные Н. А. Тиличеевым, вполне определили рубежи до села, занятого неприятелем, и до границы хлебного поля, занятого нашей пехотой.

У въезда в деревню сложен штабель крупных тесаных бревен – отличное прикрытие от пуль для нас с командиром 4-й батареи Л. Н. Карабановым. Конечно, если попадет сюда тяжелый снаряд, то хорошего будет мало, но тяжелой артиллерии у австрийцев пока мы не заметили. Мы садимся спинами к бревнам: к встрече неприятеля мы подготовились.

Розовые дымки австрийской шрапнели шарят по хлебу, уже нащупывают нашу пехоту, но результаты этого обстрела невелики. Шрапнели раскидываются по всему полю: противник стреляет наугад и без всякой системы.

– Командир, вы слышите меня? Командир, у церкви, на старом месте, где показывал священник, опять стоит батарея. Она стреляет по нашей пехоте, – передает по телефону взволнованным голосом Н. А. Тиличеев.

Что делать? Бить батарею? А церковь – цель жизни, детище милого старого священника? Пусть себе стреляет батарея. От ее огня вреда немного, а вечером мы все равно отступим.

Я вырвал листок бумаги из полевой книжки и написал:

«Отец, у вашей церкви опять стоит австрийская батарея. Мы ее видим, но, боясь повредить ваш Святой Храм, мы оставляем эту батарею в покое. Ваши бывшие гости, русские офицеры-артиллеристы».

Эту записку я вручил старику-крестьянину из деревни Слобода, вызвавшемуся передать ее священнику после нашего отхода.

Н. А. Тиличеев слышит слева от себя шорох: человек десять австрийских разведчиков пробираются в нашу сторону между ним и нашей цепью. Они скрываются в густом хлебе и, встреченные нашим ружейным залпом, бегут обратно мимо Николая Александровича, его не замечая. Схватив телефонный аппарат, Н. А. Тиличеев, согласно данному мне слову, возвращается на батарею.

– Ну и слава богу, Николай Александрович. Уверяю вас, что вы там сейчас совершенно бесполезны.

* * *

Розовые дымы австрийских шрапнелей все чаще и больше появляются над колеблющимся от легкого ветра хлебным полем. Сначала редкие, одиночные ружейные выстрелы постепенно учащают свой темп. К ним присоединяется характерное туканье австрийских пулеметов. Ружейные пули с тихим свистом, как пчелы, режут воздух, залетают и к нам и с каким-то хлюпающим звуком то и дело впиваются в защищающие нас сухие бревна. Ясно, что противник готовится к атаке.

Мы выжидаем.

Из второго полка гудит телефон:

– Противник атакует!..

– В каком месте?

– Второй батальон.

Я поворачиваю веер двенадцатиорудийной батареи влево.

На участке 2-го батальона белый дым разрывов заволок все пространство между хлебом и селом Цеплице. Он все сгущается, сплошной пеленой оседает вниз, резкими, крупными искрами вспыхивают в нем новые и новые разрывы снарядов.

– Атака отбита!..

Около часу проходит в полной тишине. Наша пехота отходит.

– Ваше высокоблагородие, пакет: «Бригаде собраться у одинокого домика на шоссе».

* * *

Одна за другой подходят батареи бригады к сборному пункту и останавливаются. Усталые люди слезают с лошадей