Избранные труды. Том I - Олимпиад Соломонович Иоффе

связывает возникновение гражданской дееспособности в полном объеме. Возраст ответственности должен быть, конечно, понижен, по сравнению с возрастом гражданского совершеннолетия. Речь идет лишь о том, чтобы правильно определить этот возраст.

В частности, в связи с тем, что по ряду преступлений, в том числе и по таким имущественным преступлениям, как кража, уголовная ответственность введена для подростков в возрасте 12 лет, может возникнуть мнение о целесообразности соответствующего понижения также и возраста для привлекаемых к гражданско-правовой ответственности. Такое предложение на первый взгляд может показаться тем более заслуживающим внимания, что уголовный закон допускает применение к двенадцатилетним подросткам всех мер наказания, в том числе и конфискации имущества. Но если допустимо в указанном возрасте изъятие имущества в порядке конфискации, то почему же не разрешить обращение взыскания на имущество в порядке гражданско-правовых санкций?

Несмотря, однако, на кажущуюся убедительность всех этих рассуждений, они лишены серьезных оснований. Мы оставляем при этом в стороне вопрос о целесообразности унификации возраста уголовной ответственности по всем видам преступлений, как и тот факт, что абстрактно допустимая возможность применения конфискации имущества подростков на практике не имеет применения. Но предпосылки, из которых исходят уголовный и гражданский законы в решении этого вопроса, существенно отличаются друг от друга. Меры уголовного наказания воздействуют на личность преступника непосредственно. Меры гражданско-правовой ответственности воздействуют на личность правонарушителя, будучи направленными на его имущество. Вследствие этого вполне допустимо несовпадение в возрасте уголовной и гражданско-правовой ответственности, причем если такое несовпадение действительно имеет место, то по указанным причинам возраст гражданско-правовой ответственности должен быть, как правило, выше возраста ответственности уголовной.

Наиболее целесообразно было бы, во изменение действующего законодательства, повысить этот возраст до 16 лет, когда у советских граждан возникает трудовая дееспособность, сохранив ныне действующее правило (14 лет) лишь для деликтной ответственности подростков, фактически работающих и имеющих трудовой доход, а также для всех случаев договорной ответственности лиц, достигших четырнадцатилетнего возраста. Мы при этом исходим не столько из того, что практически лишь при таких условиях имеется реальная возможность возложить на подростка имущественную ответственность (хотя и эти соображения нельзя не учитывать), сколько из оценки воспитательной роли и значения гражданско-правовых санкций вообще.

Оказание воспитательного воздействия в отношении самого правонарушителя, путем обращения взысканий на его имущество, способно обеспечить должный эффект именно в условиях, когда личный труд уже превратился в основной источник доходов данного гражданина, что и может иметь место, как правило, лишь при достижении им возраста трудового совершеннолетия. До наступления этого возраста обращение взыскания на имущество подростков, находящихся обычно на воспитании и содержании своих родителей, имело бы смысл разве только по линии обеспечения интересов потерпевшего.

Но если подойти к этому вопросу с точки зрения практической, то нельзя не признать, что и в настоящее время убытки, причиненные несовершеннолетними, чаще всего возмещаются за счет имущества их родителей. Следовательно, интересы потерпевшего отнюдь не вызывают необходимости в установлении того возраста гражданско-правовой ответственности, который предусмотрен действующим законодательством. Напротив, повышение этого возраста до уровня, когда у граждан возникает трудовая дееспособность, обеспечит не только осуществимость применяемых к подросткам имущественных санкций, но и их должное воспитательное воздействие в отношении советских граждан, выступающих в качестве субъектов гражданско-правовой ответственности.

3

Наряду с возрастом необходимой предпосылкой деликтоспособности гражданина является вменяемость.

Категория вменяемости лишь изредка привлекает к себе внимание цивилистов. Упоминание о ней мы находим в немногих работах по советскому гражданскому праву.[262] Обычно же на вменяемость смотрят как на сугубо криминалистическую категорию. Но это совершенно неправильное мнение, появление которого можно объяснить лишь тем, что, исследуя общее понятие дееспособности как способности приобретать права и обязанности и самостоятельно осуществлять их, цивилисты обычно либо упускают из виду, что дееспособность включает в себя также и способность к ответственности, либо, говоря об этом, не подвергают деликтоспособность (в широком смысле слова) специальному анализу. Криминалисты же, напротив, имеют дело не с дееспособностью вообще, а только с одним из ее элементов – со способностью выступления в качестве субъекта ответственности. Специальный анализ этой способности, проводимый криминалистами, неизбежно приводит их к анализу проблемы вменяемости.

Общее определение вменяемости или, точнее, невменяемости содержится в ст. 10 УК РСФСР. Однако те же по существу критерии, что и в ст. 10 УК, вводит для области гражданского права ст. 8 ГК РСФСР. Так же как и в ст. 10 УК, здесь имеется и медицинский критерий (душевная болезнь или слабоумие) и критерий юридический («неспособность рассудительно вести свои дела»). Но поскольку ст. 8 ГК использует эти критерии для определения случаев, когда лицо вообще должно быть признано недееспособным, а не только неспособным к выступлению в качестве субъекта ответственности, она не употребляет и самого термина «вменяемость» или «невменяемость», как это сделано в ст. 10 УК РСФСР. Быть может, этим и объясняется преимущество ст. 10 УК, по сравнению со ст. 8 ГК, в смысле ее большей точности, так как содержащееся в ней определение невменяемости не исчерпывается одним лишь интеллектуальным моментом («неспособны рассудительно вести свои дела», «не могли отдавать себе отчет в совершаемых ими действиях»), но и включает в себя также волевой момент («не могли руководить своими действиями»). Естественно, оба указанных момента должны быть учтены в общем анализе проблемы вменяемости.

Вменяемость является, прежде всего, предпосылкой виновности. «Лишь при установлении вменяемости лица, – пишет М. М. Исаев, – может быть поставлен вопрос о его виновности».[263] Но отсюда вовсе не следует, что, как утверждает В. С. Трахтеров, «…вменяемость можно определять и как способность быть виновным, стать виновным».[264] Если бы этим исчерпывалось содержание вменяемости, то тогда по таким, например, нормам, как ст. 404 ГК, ответственность могли и должны были нести и невменяемые, поскольку вина не относится этими нормами к числу необходимых условий привлечения к гражданско-правовой ответственности. Законодательство и практика не идут, однако, по такому пути именно потому, что вменяемость – понятие более широкое, чем способность быть или стать виновным. Она включает в себя способность как к совершению правонарушения в целом, так и к несению ответственности за факт его совершения.

«Уголовный закон, – правильно отмечает М. М. Исаев, – обращается лишь к вменяемым лицам; от них закон может требовать совершения определенных действий или воздержания от совершения определенных действий под угрозой применения наказания».[265] Но если определенного поведения закон может требовать только от вменяемых, то только вменяемые могут совершать противоправные действия или, наоборот, допускать противоправное бездействие. Что касается причинной связи, то причинить, конечно, может и невменяемый. Но такая причинность не приобретает значения элемента состава совершенного им правонарушения – не только потому, что она не охватывается предвидением невменяемого,[266] ибо вина не всегда является условием ответственности, а ввиду неспособности невменяемого к совершению правонарушения вообще. Являясь предпосылкой деликтоспособности, вменяемость одновременно с этим выступает и в качестве необходимой предпосылки возложения ответственности, воспитательно-стимулирующее действие которой было бы лишено всякого смысла, если бы она обращалась против невменяемых лиц. Поэтому невменяемые ни в одном случае не могут быть привлечены к ответственности, хотя бы закон и не связывал ее возникновение с виною. Напротив, там, где правовое принуждение мерой ответственности не является, оно вполне применимо и к невменяемым. Например, если в случае спора о праве на жилплощадь суд устанавливает отсутствие у невменяемого права на нее, будет вынесено решение о его выселении, поскольку здесь ставится вопрос не об ответственности, а лишь об установлении субъекта, которому принадлежит спорное право.

Определения невменяемости, широко распространенные в нашей литературе, ограничиваются обычно характеристикой лишь ее юридического критерия, заключающегося в отсутствии у лица способности отдавать себе отчет в своих действиях или руководить своими поступками,[267] между тем как в этих определениях обычно упускается из виду медицинский критерий, имеющий в виду наличие у невменяемого хронической душевной болезни, временного расстройства умственной деятельности или другого болезненного состояния. Видимо, под влиянием этих определений Б. С. Антимонов пришел к выводу, что «признание в нашем законе определенных лиц (т. е. лиц, не достигших определенного возраста. – О. И.) недееспособными основано… на предположении о невменяемости этих лиц».[268] Но если бы наш закон действительно исходил из такого предположения, то это уже была бы чистейшая фикция, так как признание невменяемыми всех детей, не достигших четырнадцатилетнего возраста, не имело бы ничего общего с реальной действительностью. Не говоря уже о существенном различии между нормальным ребенком и ребенком, страдающим психическим заболеванием, невменяемость предполагает неспособность отдавать себе