Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

пагубных для здоровья факторов, которые сразу же позволяют понять, что нервозность распространяется вокруг фатально, так как они вредно действуют прежде и чаще всего на мозг. В политических и социальных, особенно в экономических, индустриальных, аграрных условиях культурных наций как раз в ходе последнего столетия произошли изменения, очень сильно преобразившие набор профессий, гражданское положение, собственность людей, и притом за счет нервной системы, которая обязана удовлетворять возросшие социальные и экономические запросы с помощью увеличившихся затрат энергии зачастую при недостаточном отдыхе»[83].

Касательно этих и многих других похоже звучащих воззрений я должен заявить: главное не то, что они ошибочны, а то, что недостаточны для объяснения деталей в проявлениях нервных расстройств и совсем упустили из внимания самый важный из этиологически действующих факторов. Если отвлечься от оставшегося неопределенным способа быть «нервным» и проследить за реальными формами нервных заболеваний, то, по существу, пагубное влияние культуры сведется к вредоносному подавлению половой жизни цивилизованных народов (или их слоев) с помощью утвердившейся в их среде культурной сексуальной морали.

Доказательство в пользу этого утверждения я пытался привести в ряде специальных работ[84]; здесь нет нужды его повторять, и все же хочу и в этой статье привести важнейший аргумент из моих изысканий.

Строгое клиническое наблюдение дает нам право различать две группы нервных заболеваний: подлинные неврозы и психоневрозы. У первых симптомы могут проявляться в физических или в психических действиях токсической природы: дело обстоит совершенно так же, как и при чрезмерном притоке или при отсутствии определенных нервно-паралитических веществ. Эти неврозы, чаще всего называемые неврастениями, могут быть вызваны (для этого не требуется содействия наследственной предрасположенности) определенными вредными воздействиями на сексуальные процессы, при этом форма заболевания соответствует характеру повреждения последних, так что довольно часто клиническую картину можно сразу использовать для диагноза особой сексуальной этиологии. Но такое обязательное соответствие формы нервного заболевания с вредоносными воздействиями культуры, которую авторы обвиняют в том, что она вызывает болезнь, иногда отсутствует. То есть сексуальный фактор можно считать существенным для возникновения подлинного невроза.

При психоневрозах влияние наследственности заметнее, причины же менее очевидны. Но своеобразная исследовательская процедура, известная как психоанализ, позволила понять, что симптомы этих недугов (истерии, невроза навязчивых состояний) психогенны, зависят от деятельности бессознательного (вытесненного) комплекса представлений. Впрочем, он же помог нам эти бессознательные комплексы осознать и продемонстрировал, что они обладают, говоря в общем, сексуальным содержанием; они возникают из неудовлетворенных сексуальных потребностей людей и предлагают им некую разновидность замещающего удовлетворения. Таким образом, при любых обстоятельствах, наносящих ущерб сексуальности, подавляющих ее активность, сдвигающих ее цели, мы обязаны видеть патогенные факторы психоневрозов.

Естественно, ценность теоретического различения токсических и психогенных неврозов не умаляет тот факт, что у большинства невротиков можно наблюдать недуги двоякого происхождения.

Кто готов теперь вместе со мной искать этиологию нервозности прежде всего во вредных воздействиях на половую жизнь, тот пожелает последовать и за дальнейшими рассуждениями, призванными включить тему роста нервозности в более общий контекст.

Наша культура, взятая в целом, была построена на подавлении влечений. Каждый отдельный человек уступил часть своего достояния, своего суверенитета, агрессивных и виндикативных склонностей своей личности; из этих вкладов возникло общее культурное достояние в виде материальных и духовных благ. Пожалуй, кроме необходимости выжить, еще и производные от эротики семейные чувства подвигли отдельного человека к этим уступкам. В ходе развития культуры они усиливались; продвижение некоторых из них санкционировала религия; урезанная часть удовлетворения от влечений приносилась в жертву божеству; добытое таким путем общее достояние было объявлено «священным». Тот, кто в силу неподатливости своей конституции не смог принять участия в этом подавлении влечений, противостоит обществу как «преступник», как «outlaw», если только его социальное положение или выдающиеся способности не позволяют ему вести себя в нем подобно великому человеку, «герою».

Сексуальное влечение – или, правильнее сказать, сексуальные влечения, ибо психоаналитическое исследование утверждает, что оно составлено из многих компонентов, из элементарных влечений, – у человека развито, видимо, сильнее, чем у большинства высших животных, и, во всяком случае, более постоянно, потому что люди почти полностью преодолели периодичность, с которой влечение оказывается связанным у животных. Оно предоставляет в распоряжение деятельности на благо культуре чрезвычайно большое количество энергии, и как раз в силу только у него явно выраженной, специфической способности сдвигать свою цель без существенных потерь в мощи. Эту способность менять первоначальную сексуальную цель на другую, уже не сексуальную, но психически с нею родственную, называют способностью к сублимации. В противовес этой перемещаемости, в которой заключена его ценность для культуры, у сексуального влечения имеет место и предельно жесткая фиксация, из-за которой оно становится нереализуемым и порой перерождается в так называемую ненормальность. Скорее всего, изначальная сила сексуального влечения у отдельных индивидов весьма различна; несомненно, переменчива и часть его, пригодная для сублимации. Нам представляется, что в первую очередь врожденная конституция решает, насколько значительная доля сексуального влечения будет у индивида сублимирована и реализована; кроме того, в какой мере влияниям жизненных обстоятельств и интеллектуальным воздействиям психического аппарата удастся сублимировать дополнительную его часть. Но, несомненно, этот процесс перемещения нельзя продолжать до бесконечности, у него есть предел, как и у преобразования теплоты в механическую работу у наших машин. Видимо, какая-то мера прямого сексуального удовлетворения все же необходима для большинства организмов, а несоблюдение этой индивидуально изменчивой меры наказывается с помощью симптомов, которые вследствие их функционального вреда и свойства вызывать неудовольствие субъекта мы обязаны причислять к болезни.

Дальнейшие перспективы открываются, если мы примем во внимание тот факт, что изначально сексуальное влечение человека отнюдь не служит цели продолжения рода, а направлено на получение определенного вида удовольствия[85]. И именно так оно проявляет себя в детстве человека, где свою эту цель ребенок реализует не только с помощью гениталий, но и других частей тела (эрогенных зон) и потому имеет возможность отказаться от иных, менее доступных объектов. Мы называем этот период стадией автоэротизма и признаем задачей воспитания ее сокращение, потому что задержка на ней сделала бы сексуальное влечение позднее неуправляемым и нереализуемым. Далее развитие сексуального влечения движется от автоэротизма к любви к объекту и от автономии эрогенных зон к подчинению последних главенству гениталий, стоящих на службе продолжения рода. В ходе него часть доставляемых собственным телом сексуальных переживаний, в силу их непригодности для функции продолжения рода, притормаживается, а при благоприятных условиях подвергается сублимации. Используемые для культурной деятельности силы добываются большей частью путем подавления так называемой перверсивной части сексуального побуждения.

Итак, отправляясь от этой истории развития сексуального влечения, можно выделить три ступени