Грандиозные авантюры. Николай Резанов и мечта о Русской Америке - Оуэн Мэтьюз

«Они только успели меня поприветствовать, как главный переводчик закричал им, чтобы они поклонились banyoshi, – писал Резанов. – Переводчик упал на колени и поклонился, а европейцы поклонились в пояс, положив руки на колени и поглядывая на переводчика, в ожидании того, когда тот закончит свое длинное обращение к banyoshi»19. Через некоторое время Доефф спросил: Kan ik wederom upstaan? («Могу ли я встать?»), и получил разрешение это сделать. Все это произвело большое впечатление на Резанова, который очень серьезно относился к вопросам этикета. Увиденному он посвятил несколько страниц в своем дневнике. «Мне кажется, – писал посланник, – голландцы очень не хотели, чтобы мы наблюдали то, как их унижают японцы, которые не заставляли нас проделывать столь унизительные церемонии». По словам Резанова, сам он «даже не знал, как кланяться Господу, разве что мысленно», и ему казалось, что, в отличие от «бедных голландцев», он не потерял достоинства. Однако Резанов сильно ошибался. Доефф не считал низкие поклоны унижением. «Я не могу понять, в чем они усмотрели унижение, – писал голландец после того, как в Лондоне в 1813 году были опубликованы воспоминания Крузенштерна. – Мы используем такие же формы вежливости, какие японцы используют между собой… Когда ты путешествуешь по миру, то должен вести себя так, как принято в той или иной его части. Если ты не собираешься следовать этикету страны, то не стоит вообще в нее приезжать»20.

Можно подумать, что Доефф на несколько веков опередил появление идей мультикультурализма, но это не совсем так. Голландцы просто хотели торговать, то есть заниматься бизнесом. После 1637 года, когда произошло восстание крестьян – христиан-католиков в Симбаре (а христианство было навязано японцам – далеко не всем – европейскими миссионерами), – сёгунат объявил политику изоляционизма, то есть ни одно иностранное судно не могло зайти в японские порты. Исключение было сделано только для голландцев, которые помогли подавить восстание, так как сами исповедовали кальвинизм. Да и то для голландских судов был открыт только порт Нагасаки, причем не чаще двух раз в год. Тем не менее голландские купцы были инкорпорированы в иерархию японского феодального общества. Opperhoofd, или глава голландской торговой миссии, считался вассалом (по-японски – kashin’ом) сёгуна и имел право на аудиенцию в столице сёгуната Эдо. Как иностранцам, голландцам не надо было простираться ниц перед теми, кто стоял выше на иерархической лестнице (как, например, переводчики-японцы простирались перед сановниками)21.

До закрытия страны японские острова часто посещали испанские и португальские корабли. Но испанцы и португальцы точно так же, как и Резанов, считали ниже своего достоинства низко кланяться японцам. За что и поплатились (если упростить): в период между 1624 и 1637 годами сёгуны Токугава выгнали их из страны. А голландцы, гордыней не отягощенные, без перерыва торговали с Японией, начиная с 1609 года22. Что касается Резанова, то он был слишком горд, и во многом это стало причиной недопонимания между русскими и японцами, которое с каждым днем пребывания в стране только усиливалось.

На следующий день после визита европейцев снова возникла протокольная проблема. К «Надежде» стал приближаться легкий корабль, украшенный разноцветными флагами, на палубе звучали ритмичные удары тайко – японских барабанов. Все русские высыпали на палубу. От корабля отделилась небольшая лодка с гонцами. Как выяснилось, «Надежду» вознамерились посетить высокопоставленные лица, ранг которых требовал, чтобы Резанов лично сел в лодку и отправился приглашать гостей на борт своего корабля. Но Резанов счел это ниже своего достоинства23, после чего начались долгие и, в сущности, бесполезные переговоры о протокольных мелочах, которые вызывали взаимное неудовольствие. В итоге был достигнут компромисс – приглашать японских сановников поплывут русские офицеры, а Резанов будет стоять на палубе «Надежды» и ждать гостей.

После того как японцы попили чаю, покурили и по своей привычке поплевались в плевательницы, Резанов показал им оригинал письма Александра I, а также его перевод. Но оказалось, что рафинированные сановники не могут прочитать перевод, «из-за того что иероглифы написаны некрасиво, а язык письма вульгарный и неизысканный»24. На самом деле ничего удивительного – перевод был сделан рыбаком-японцем, проживавшим в Иркутске, он просто передал смысл послания императора, и только. Потом в кают-компанию привели пятерых японцев, выброшенных на русские берега (к великому сожалению Резанова, они не умели ни читать, ни писать), – для столь торжественного случая их принарядили в шелковые одежды, более того, у каждого были серебряные часы, подаренные Александром в знак щедрости и гостеприимства русских. Но японских сановников совершенно не взволновала судьба соотечественников, зато они проявили интерес к изготовленному в Лондоне глобусу, на котором им показали путь, проделанный «Надеждой». Еще больший интерес вызвали купленные Резановым в Лондоне машинки Гальвани. За все время пребывания посольства у берегов Японии, стоило баньёси подняться на борт «Надежды», они просили продемонстрировать аппарат, чтобы «ощутить эффект электричества»25.

Резанову пришлось пойти на уступки, когда японцы потребовали, чтобы русские сдали все свое оружие, если хотят подойти ближе к берегу. Удалось (при помощи Крузенштерна) договориться только о том, чтобы «лейтенантам разрешили сохранить свои кортики», неотъемлемую часть униформы, и оставить ружья личной охране посла. Пушки снесли в трюм, а весь порох надо было сдать японцам. Резанов почему-то считал, что достиг большой дипломатической победы, которая даст возможность сделать следующие шаги. Но никакой особой победы тут не было, а что касается следующих шагов, то упрямство и несговорчивость Резанова сделали их безрезультатными.

Команда «Надежды» «отдала весь, до последней крупицы, порох и все оружие, включая кортики мичманов»26. Потом, как лилипуты в книге Свифта, пятьдесят небольших гребных лодок под ритмичные крики гребцов «O! Осси! O!» на канатах затащили русский корабль в безопасную гавань, где «Надежда» встала на якорь. На борт доставили лодку с гусями, рисом и свежими овощами, которые прислал правитель Нагасаки.

Русские ждали, когда же им будет разрешено сойти на берег, когда Резанов получит аудиенцию у правителя Нагасаки и когда ему будет позволено поехать в Эдо, чтобы передать дары сёгуну. Резанова волновал и еще один вопрос: сможет ли он взять с собой свою шпагу на время посещения Эдо? С каждым днем сомнения в том, что ответы на эти вопросы поступят быстро, крепли. Крепли и худшие предположения – о том, что договориться с японцами не получится.

Лангсдорф довольно часто общался с приписанными к «Надежде» переводчиками, и его удивляла их «удивительная сплоченность», как и «потрясающая осторожность, с которой они предпринимали любое действие,