Грандиозные авантюры. Николай Резанов и мечта о Русской Америке - Оуэн Мэтьюз

сёгуне Токугава Иэмицу, который правил Японией с марта 1632 года. Иэмицу окончательно укрепил власть своего клана, и после 1637 года фактически закрыл страну для иностранцев. Исключение, как вы уже знаете, составляли только голландцы, которые с 1641 года имели свое торговое представительство на искусственном острове-резервации Дэдзима близ Нагасаки1. О том, насколько значима была политика самоизоляции для сёгуната, говорит тот факт, что после 1858 года, когда запреты были сняты, сёгунат просуществовал всего лишь десять лет2.

Во времена сёгуната Токугавы широко были распространены идеи кокугаку (kokugaku), учения, созданного в противовес традиционным восточным религиям и западным философиям. Последователи кокугаку делали акцент на самобытность и превосходство японской культуры, развивавшейся по особым законам, отличным от законов другого мира. Когда голландцы кланялись баньёси, они тем самым демонстрировали свое подчинение сёгуну, а следовательно, и признание особого места Японии среди других стран. Резанов, как мы помним, кланяться не желал. Он не понимал, что раздражавшие его ритуалы и поклоны – это не только дань вежливости, а видимые проявления неоконфуцианской вертикальной иерархии, которая лежала в основе философии кокугаку. Поэтому Резанов казался консерваторам из Эдо не просто воплощением нежелательного натиска христианского Запада на закрытую страну, но на духовном уровне – вызовом японской цивилизации в целом3.

Страсти кипели, но переводчики ничего не рассказывали Резанову о том, что происходит в Эдо (откуда им знать подробности), а лишь рассыпались в извинениях и просили «еще немного подождать». Резанов попытался сменить тактику. Он слег в постель и сообщил, что заболел, а заболел потому, что «к нему относятся не как к другу, но как к государственному преступнику» и что ему «совершенно необходимо ступить ногами на твердую землю»4. Странно или нет, но Резанову удалось добиться своего. Власти Нагасаки, бесспорно, боялись ослушаться приказов из Эдо, но того, что высокопоставленный гость может умереть на корабле, они боялись еще больше. В то время на оконечности мола Мегасаки было местечко под названием Умегасаки – «Стрелка сливовой рощи», где никто не жил. На территории этой «рощи» появились рабочие и за три дня возвели из бамбука домик и ограду вокруг него. За Резановым приплыла лодка, и с почестями, под барабанную дробь, он и его свита были доставлены в этот домик. Так на японскую землю ступил первый, с момента закрытия страны, иностранный посол.

Территория «посольства» была «такой маленькой, что сложно себе представить»5. Голый, посыпанный песком участок длиной и шириной примерно в два корпуса «Надежды». Власти распорядились, что ночевать в «посольстве» могут не более девяти русских. Несмотря на спартанские условия, все офицеры с нетерпением ждали своей очереди, чтобы провести ночь на суше. Ратманов поинтересовался, когда же им наконец предоставят японских женщин. Резанов, сидящий в привезенном с «Надежды» кресле с двуглавым орлом, счел этот вопрос смешным и громко рассмеялся. Переводчики «глубоко вдохнули и не проронили ни слова»6.

Через некоторое время Резанов решил, что бамбуковый домишко – жилье, недостойное посла Его Императорского Величества. Но другого не предлагали, и тут в дело вмешался случай. Через переводчиков Крузенштерн попросил завести «Надежду» в док, так как днище корабля стало подтекать и надо было заняться починкой. Японцы согласились, но возник вопрос, где разместить команду. Было предложено занять большую китайскую джонку, однако русские отвергли это предложение потому, что на джонке, в основном предназначенной для плавания по рекам, было слишком мало места, а потолки во внутренних помещениях были настолько низкими, что даже низкорослые не могли выпрямиться. Как писал Левенштерн, «в мире не существует корабля более нелогичного, чем это изобретение китайцев». В итоге для жилья пришлось переоборудовать склад на территории Умегасаки, но команда, как только японские плотники закончили свою работу, вернулась на корабль – и Резанов с ними, пока склад специально для него делали более комфортным.

Весь декабрь Резанову говорили о том, что курьеры из Эдо якобы задерживаются из-за наводнений, и переводили разговор на то, какие именно предметы необходимы послу в его резиденции. «Да сколько же ему нужно кастрюль, сковородок и чайников? <…> Скоро они, наверное, начнут интересоваться, что пьет посол: кофе или чай, что носит на ногах: сапоги или туфли, и сколько девушек ему приготовить, – писал раздосадованный Левенштерн и эмоционально восклицал: – Господи, дай нам терпение выдержать японские церемонии и русские капризы!»

Офицеры «Надежды» развлекали себя рисованием, чтением и переводами. На юте Еспенберг обучал братьев Коцебу фехтованию. Тоска… Да тут еще выяснилось, что крысы, коих немало было в трюме, умудрились забраться в бочки с вином, так что теперь кроме омерзительного по вкусу рома, загруженного еще в Петропавловской Гавани, пить было нечего. «Настроение было ужасным из-за холодной и штормовой погоды, – писал Лангсдорф, который обычно проявлял оптимизм. – Все на борту находятся в раздраженном состоянии и чувствуют, что их терпение подошло к концу»7.

Когда резиденция была готова, началось, как сказали бы сейчас, настоящее шоу. Сначала – соблюдение всех тонкостей протокола с непременными поклонами и разговорами ни о чем. Потом за Резановым и его свитой прислали роскошную лодку – ту самую, с геральдическими эмблемами, принадлежавшую даймё, правителю княжества Хидзэн. Посла разместили в каюте со стенами из лакированного дерева, окна были прикрыты шторами из фиолетового шелка, на которых золотом был вышит герб князя. (Увидев все это великолепие, Резанов тут же распорядился выставить у дверей солдат с российским стягом.) Лодка была парусно-гребной, но из уважения к послу ее тянули за собой на буксире еще несколько лодок. Вероятно, звучала музыка, но об этом никто не оставил воспоминаний.

Новая резиденция посла оказалась ненамного лучше прежней: одноэтажный дом с бумажными перегородками; на полу, правда, лежали красивые ковры. Площадь территории – сорок на пятьдесят шагов, с трех сторон участок окружало море, а с четвертой сделали высокий забор из бамбука. Резанова со свитой ждал обед из жареной оленины, гусей, диких уток и риса. Все бы ничего, но вечером, когда японцы ушли, пишет Лангсдорф, входивший в свиту, «двери нашего жилища закрыли, и мы почувствовали, что со всех сторон нас окружают часовые»8.

Зато на борту «Надежды» офицеры были вне себя от радости: «Наконец-то посольская чума сошла с корабля»9.

Резанов украсил дом большими зеркалами (почти в человеческий рост) и настенным ковром с изображением Александра I (и то, и другое – подарки сёгуну, пока что не востребованные). Переехал в резиденцию и один из аппаратов, производящих электрические разряды. Часы в виде слона тоже были здесь.

Так как заняться послу было нечем, он начал активно учить