Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

Зотов. За ним на раззолоченных санях, запряженных шестеркой лошадей, следовал Лефорт; позади шел капитан третьей роты Преображенского полка Петр Алексеев в шляпе с белым пером и протазаном[21] в руке. Распорядитель торжества Виниус, сидевший на арке, приветствовал в трубу Лефорта громогласными виршами:

Генерал-адмирал! Морских всех сил глава.

Пришел, зрел, победил прегордого врага.

Приветствие сопровождалось орудийными залпами. Славословия в свою честь услышали и другие военачальники, проходившие под аркой.

Солдаты волокли по земле турецкие знамена. Предателя Янсена, одетого в турецкое платье, везли на телеге с помостом и виселицей, под которой стояли два палача. На груди голландца висела доска с надписью: «Христианам злодей»[22]. За ним шли пленные турки в белых одеждах.

Народ дивился на царский въезд, но без радости. Отплевываясь и крестясь, москвичи смотрели на статуи эллинских дьяволов, на пьяницу, возглавлявшего процессию… Больше всего возмущались, что царь шествует в немецком платье и пеший. Люди толпились вдоль улиц и молча провожали взглядами колонны войск.

Царевич Алексей наблюдал торжество из кареты царицы Евдокии. Зрелище ему нравилось, и грудь распирало от гордости за батюшку. Обидно было только, что после праздника батюшка не зашел к ним с матушкой. Краем уха он услышал, как царица Евдокия прошипела боярыням: «Опять отправился к своей Анке, еретичке проклятой!» Но кто такая эта Анка, матушка не объяснила.

***

Теперь у него было море. Свое! И ему не терпелось им попользоваться. По государеву указу Боярская Дума обязала московских людей всех чинов и званий — духовные власти, бояр, гостей, черносотенцев и слободских — составить кумпанства и теми кумпанствами нанимать искусных плотников и живописцев и строить корабли со всеми припасами. Новая подать была и обременительной, и непонятной, неслыханной. Купцы, не стесняясь, рассуждали меж собой, что вот задумал-де государь отнять у султана Царьград, а кой черт несет его туда? И добавляли в сердцах: жаль силы, что пропадет, а он, государь, хоть бы и пропал — мало горя!

Служилых людей при одной мысли о море мутило и знобило. Знать — та считала корабельное дело зазорным. А кое-кто и богомерзким. Господь сподобил человека по суше ходить, и земелькой державу Московскую не обидел. По морю плавать — Господа искушать, еще, не ровен час, утонешь без святого причастия.

Боярская спесь бесила Петра. Он, царь всея Руси, даром свой хлеб не ест, а что делают все эти несметные тучи стольников и спальников? В конце ноября 1696 года с Постельного крыльца был зачитан царский указ об отправке за границу для обучения корабельному мастерству и навигации шести десятков молодых людей из знатнейших фамилий. В день их отъезда Кремль огласился рыданиями и причитаниями. Благородные отпрыски Рюриковичей и Гедиминовичей — князья Куракины, Голицыны, Долгорукие, Черкасские, Репнины — сидели в санях и каретах, растерянные, пришибленные, ошалело глядя на вопящую и заламывающую руки родню. А их отцы, матери и жены безутешно убивались, плакали и обнимали своих чад и мужей, невесть чем заслуживших царский гнев и опалу, и заклинали в чужих еретических землях тамошних поганых вер и обычаев не перенимать, но свято хранить верность отеческим заветам и преданиям.

Как только боярские дети уехали, Петра неудержимо потянуло вслед за ними. Предстоящее путешествие занимало все его мысли. В своем воображении он уже жил в тех далеких, притягательно-страшных заморских городах, о которых Лефорт, Гордон и другие знакомые иноземцы рассказывали столько удивительного. Европа представлялась ему в виде шумной и дымной мастерской с машинами, кораблями, верфями, фабриками, заводами…

В декабре думный дьяк Емельян Украинцев объявил в Посольском приказе, что государь указал, для своих великих государских дел, послать в окрестные государства, к цесарю, к королям английскому и датскому, к папе римскому, к Голландским Штатам, к курфюрсту Бранденбургскому и в Венецианскую Республику, великих и полномочных послов: генерала и адмирала, наместника Новгородского Франца Яковлевича Лефорта, генерала и воинского комиссария, наместника Сибирского Федора Алексеевича Головина и думного дьяка, наместника Волховского Прокофия Богдановича Возницына, с верительными полномочными грамотами, для подтверждения древней дружбы и любви, для общих всему христианству дел, к ослаблению врагов Креста Господня, султана турского, хана крымского и всех бусурманских орд, и к вящему приращению государей христианских. С великими послами ехали для обучения морскому делу волонтеры — коренные бомбардиры, неразлучные спутники царя во всех потешных походах, обстрелянные с ним под Азовом, — денщики Александр Меншиков и Александр Кикин и еще 33 человека — в основном солдаты Преображенского и Семеновского полков.

Для себя Петр определил в великом посольстве особое место. Ехать под своим именем ему не хотелось — боялся, что вгонят в гроб церемониями и приветствиями. Да еще, пожалуй, и поработать не дадут. А ему ох как нужно вызнать у голландских корабельщиков их секреты! Не выучась самому, как с других спрашивать? И султану лучше не знать, что царь надолго оставляет московские пределы. Поразмыслив, он записался десятником во втором десятке волонтеров под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова. Всем членам посольства под страхом смертной казни было запрещено разглашать царское инкогнито.

Непредвиденные обстоятельства всю зиму удерживали Петра в Москве. Первое касалось маршрута путешествия. Русские послы всегда ездили в Вену через Польшу. Но в январе в Москве было получено известие о смерти короля Яна Собеского. Сейм объявил о выборах нового короля Речи Посполитой, и Польша забурлила. Германский император писал Петру, что необходимо обеспечить избрание выгодного им обоим претендента, а потому пускай царь шлет деньги на презенты сенаторам, пуще же денег любят поляки московских соболей. Петр, вместо денег и соболей, двинул к литовской границе войска, но чтобы избежать путешествия через охваченные безначалием польские земли, маршрут великого посольства пришлось изменить. Решено было ехать прямо в Голландию через Лифляндию, Бранденбург и Саксонию, а в Вене побывать на обратном пути.

23 февраля 1697 года все было готово к отъезду. Великий посол генерал и адмирал Лефорт дал прощальный ужин с музыкой и танцами. Радушный женевец сиял. Для него, не обремененного никакими обязанностями, посольство было веселыми каникулами, шумным набегом в изрядно подзабытые европейские пенаты.

За полночь, в разгар веселья, Петра вызвали в другую комнату. Здесь его ждали двое начальных стрелецкого Стремянного полка, пятисотенный Ларион Елизарьев и пятидесятник Григорий Силин, с изветом на думного дьяка полковника Ивана Елисеевича Цыклера. Пятисотенный поведал, что Цыклер накануне выпытывал у него, смирно ли в стрелецких полках, на что он, Елизарьев, ответил, что, слава богу, смирно. Тогда Цыклер сказал: «Ныне государь едет за море,