Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

а ну как там с ним что сделается, кто у нас государем будет?» Елизарьев ответил, что есть у них Божиим благоволением государь царевич, а Цыклер ему: есть, мол, и государыня, что в Девичьем монастыре. Силин же показал, что Цыклер подговаривал его со стрельцами устроить пожар, и когда государь, по обыкновению, явится на тушение, изрезать его ножей в пять.

Оставив гостей веселиться, Петр с немногими приближенными помчался в санях по безлюдным, заваленным снегом улицам к дому Цыклера. По дороге с перекошенным лицом думал об изменнике. Цыклер, обрусевший немец, капитаном участвовал в майских убийствах 1682 года, потом, во время противостояния с Софьей, переметнулся на сторону Петра, который наградил его чином полковника, но старался держать подальше — сначала в Верхотурье воеводой, а недавно вызвал в Москву, чтобы объявить о новом назначении — на строительство таганрогской крепости. Значит, правильно, что не доверял. Проклятое милославское семя!

Цыклера в одном исподнем выволокли из дома, бросили в сани и повезли в Преображенское, в тайный приказ князя-кесаря. Палачу пришлось повозиться: подвешенный на дыбу, полковник заговорил только на десятом ударе страшного кнута, которым заплечных дел мастер содрал ему со спины мясо до костей. Повинился в намерении умертвить царя, а потом не помня себя стал выкрикивать то, что лежало на сердце все эти годы. Вот как награждает государь за верную службу! Приблизил к себе разных выскочек, а о Цыклере, верном Цыклере не слыхать! Все эти верхотурские и таганрогские воеводства — только что не ссылка! Брезгует царь верным слугою, никогда и в дом к нему не заглянет. А если вспомнить: кто первым покинул Софью? Цыклер. А последним? Лефорт с Гордоном. Вот уж воистину последние стали первыми… Как он их всех ненавидит!.. Вконец обессилев, уронил голову на окровавленную грудь и затих.

Главным своим сообщником Цыклер назвал окольничего Алексея Прокофьевича Соковнина, который доводился родным братом боярыне Морозовой и княгине Урусовой и, подобно им, коснел в расколе, осуждая богомерзкие новшества. Озлобленный тем, что Петр никак не пожалует его боярством, Соковнин выговаривал Цыклеру, что-де можно бы стрельцам государя убить, потому что ездит он всюду один, — так почто же они по сю пору ничего не учинят? Где они пропали? Знать, спят! Даром пропадают, и впредь им погибнуть! И еще говорил Цыклеру: «Если стрельцы то над государем учинят, мы тебя в цари выберем».

Соковнин, в свою очередь, указал на своего зятя и свойственника Цыклера — Федора Матвеевича Пушкина, обиженного тем, что его отца назначили воеводой в Азов. Такое назначение хуже опалы — поруха боярской чести! За обиды, чинимые царем боярству, за то, что он их за море посылает, грозился Пушкин убить царя: вот только бы ему, Федьке, где-нибудь с ним, государем, съехаться, и он бы с ним не разъехался, хотя б самому ему, Федьке, пропасть.

Впрочем, среди стрельцов у них нашлось немного сообщников — двое всего, Филиппов и Рожин, да еще донской казак Лукьянов. Оба стрельца печаловались, что государь живет не по-христиански и казну тощит.

Верховный суд из бояр выслушал доносы и пыточные речи и приговорил: Цыклера и Соковнина четвертовать, остальным отсечь головы.

На допросах и во время суда не раз всплывало имя покойного боярина Ивана Михайловича Милославского: выяснилось, что в разговорах друг с другом воры неоднократно ссылались на его пример. Петр вновь живо вспомнил страшные майские дни в Кремле, и у него затуманилась голова. Вот кто настоящий заводчик всякой смуты и неустройства! И вот кого надо достать — не живого, так мертвого!

Казнь заговорщиков была назначена на 4 марта. В этот день гроб с останками Милославского, покоившийся в церкви Святителя Николая Столпника, что на Покровке, вырыли из земли и на свиньях прикатили в Преображенское, где был сооружен помост с колесом для четвертования и тремя плахами. Гроб поставили под помост, и кровь казненных ручьями стекала на истлевший труп мятежного боярина… Обезглавленные и рассеченные тела перевезли из Преображенского на Красную площадь и побросали вокруг специально сооруженного каменного столба; головы казненных воткнули на шесть спиц, вделанных в столб. Здесь же поставили и окровавленный гроб Милославского[23]. Церемониймейстером сего представления был сам государь Петр Алексеевич.

Через неделю после казни Петр счел возможным тронуться в путь. Великое посольство действительно было велико: каждый посол окружил себя многолюдной свитой из своих дворян, холопов, прислуги, поваров, карлов; помимо них посольство сопровождали солдаты и священники. Огромный обоз с припасами, казной, заготовленными подарками растянулся на несколько верст.

Управлять всеми делами от царского имени остались Лев Кириллович Нарышкин, князь Борис Алексеевич Голицын и князь Петр Иванович Прозоровский. Москва была отказана отдельно — князю-кесарю Ромодановскому.

***

Посольство выехало через Неглинные ворота, крытые листовой позолоченной медью, жарко сиявшей на солнце. Царица Евдокия с сыном и царевны наблюдали за выездом из особой пристройки над воротами, через окна с густой решеткой.

Царские приставы, думные бояре и духовные власти проводили послов версты две за городом и, простившись, повернули назад.

Неприятности начались, как только посольство пересекло русско-шведскую границу в Лифляндии. Псковский воевода заблаговременно известил рижского губернатора Дальберга о приезде послов, прося приготовить все необходимое. Дальберг в ответ заверил, что сделает все от него зависящее для достойного приема почетных гостей, прибавив, впрочем, что «во всей Лифляндии большой неурожай и великие послы, надеюсь, удовольствуются тем, что найдется».

В Нарве, однако, ни кормов, ни подвод не оказалось. Пришлось ехать кое-как своим ходом, на лошадях, изнуренных долгой дорогой по распутице. На запросы послов Дальберг твердил одно: в городе и окрестностях лошади с голоду дохнут.

Тем не менее под Ригой послов ждали шесть довольно порядочных карет (в том числе одна золоченая) и рота знатных горожан на сытых, справных лошадях. Петр покосился на них, но от высказывания неудовольствия в адрес городских властей воздержался, тем более что далее послы въехали в город с подобающим их достоинству громом: под трубные звуки оркестра и орудийные залпы.

В Риге пришлось против воли задержаться на целую неделю — в день приезда посольства вскрылась Двина, и о переправе нечего было и думать. От нечего делать Петр с послами отправились осматривать городские укрепления. Но только они навели на крепость подзорную трубу, как прибежал переполошившийся караульный офицер и пригрозил применить оружие, если послы не оставят это занятие. Дальберг, к которому Лефорт обратился с жалобой, полностью одобрил действия караула, заявив, что иностранцам строго воспрещается осматривать стены и башни крепости. Петр молча проглотил обиду. Все же кое-какие наблюдения он