Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

видение и честолюбие, но размышлять и разбираться приходилось и с более приземленными задачами. “Дали ли нам денег?”, “Хороши ли эти места для моих покровителей?”, “Где взять человеческий череп?”[331][332].

Саймон Шама в двух своих телесериалах о Шекспире указывает: после Реформации, “Великой перестройки” (каменные и кирпичные дома заменили большую часть деревянных, и облик многих английских городов сильно изменился), кругосветного путешествия Фрэнсиса Дрейка и победы над “Непобедимой армадой” англичанам важно было понять, кто они такие, что делает их неповторимыми в эпоху, когда наметилось столкновение клонящегося к упадку феодализма и нарождающегося капитализма. Театр “Глобус” служил учреждением массового образования и окормлял 3000 человек в день, шесть дней в неделю. (Гораздо меньший по размеру “Блэкфрайерс” едва вмещал шестьсот зрителей.) И Шекспир понимал, что лучший способ охватить настоящее – заняться прошлым.

Шама считает, что именно в исторических пьесах, особенно в гениальном “Генрихе IV”, Шекспир показывает “Англию без прикрас, целиком, элиту и отбросы… то, что нам и нужно… грязь и бесовщину”. Соответственно, “Генрих IV” на самом деле не столько рассказ о королях, сколько новаторский, откровенный портрет Англии, со всеми потрохами (не важно, что трактиры Истчипа отражают состояние скорее конца XVI века, чем начала XV), а Фальстаф – персонификация маленькой страны, чье самомнение вдруг непомерно разрослось. Театралы узрели Англию на сцене едва ли не ранее, чем она появилась в действительности. Старую культуру изгоняли, но “якобитская” Англия Шекспира родилась лишь тогда, когда был уничтожен прежний театр – католический. Божественность королей перестала быть темой, предназначенной лишь для глаз коронованных особ. По выражению Шамы, история заменила стране богословие. Изображая недавнее прошлое Англии в своей манере – противопоставляя одну интригу другой, центр города – королевскому двору, сводя разные слои общества, – Шекспир не только запечатлевал нацию, но и способствовал ее становлению, объявляя себя голосом новой Британии. Джеймс Шапиро отметил, что в каждой исторической хронике “всегда заходит речь об Англии – «царственном острове»[333], когда Шекспир останавливается и рассказывает, какова эта страна”.

В каком‐то смысле он действовал как тюдоровский пропагандист, поддерживая их видение Англии как единого общества. (“Генрих VIII” даже завершается бурным празднованием рождения Елизаветы. Только в этой пьесе – и еще в “Генрихе V” – Шекспир изобразил правителя Англии достойным восхищения.) В то же время страну раздирал религиозный конфликт. В 1570 году папа Пий V отлучил Елизавету от церкви, а в 1588 году Сикст V освободил английских католиков от необходимости подчиняться ее законам, и это сделало все католическое население страны подозреваемыми в измене. Пьесы были призваны продемонстрировать нелепость мятежа. Как же прервать бесконечную череду гражданских междоусобиц?

Когда в 1558 году Елизавета I заняла трон, протестанты считали ее законной наследницей, а католики – отлученной от церкви незаконнорожденной дочерью Генриха VIII, похитившей престол у королевы Марии Стюарт. В первой части “Генриха VI” ясно чувствуется йоркистское негодование: Генрих слаб, неуверен и чрезмерно набожен, ни сторонники Йорков, ни Маргарет не считают его достойным скипетра. Симпатии к Йоркам здесь настолько очевидны, что Генрих репликой в сторону признает слабость своих притязаний. “Впервые, – отмечает специалист по эпохе Тюдоров Генри Келли, – такое допущение было высказано в рамках исторического осмысления этого периода”[334]. Однако прославление Шекспиром Тюдоров менее важно, чем изображение впечатляющего краха средневекового порядка. Трилогия о Генрихе VI своим шумным успехом отчасти обязана патриотическому подъему (он способствовал популярности и более традиционных хроник), но ближе к концу правления Елизаветы из‐за неясности вопроса о престолонаследии драмы об усобицах в последние два года двадцатидвухлетнего царствования Ричарда II (1398–1399, до Войны Алой и Белой розы) приобрели особенную актуальность. Да, патриотизм, любовь к своей стране – тема всех исторических пьес Шекспира, но в основе четверти их лежит проблема престолонаследия.

Еще один шекспировед, Джон Ф. Дэнби, в работе “Доктрина природы у Шекспира” (1949) изучает больной вопрос “Когда справедливо восстать?” и указывает, что Шекспир в своей эволюции прошел три этапа[335]. Сначала, в пьесах о Войне Алой и Белой розы, от “Генриха VI” дo “Ричарда III”, он намекает, что восстание против законного, благочестивого короля преступно – на такое способно лишь чудовище вроде Ричарда, герцога Глостера. Далее, в “Короле Иоанне”, “Ричарде II” и до цикла о Генрихе V, Шекспир принимает официальную точку зрения Тюдоров, согласно которой восстание, даже против узурпатора, не оправдано ничем. Наконец, в “Юлии Цезаре” драматург оправдывает убийство тирана, но ради этого отходит от современности и прикрывается событиями из римской, датской, шотландской и древнеанглийской истории. (Есть тенденция считать Шекспира приверженцем Елизаветы, однако в роли драматурга он в той же мере держал сторону Стюартов. При Елизавете Шекспир главное внимание уделял английской истории, при Иакове I – британской. В пьесах елизаветинского периода прилагательное “английский” он употребил сто двадцать шесть раз, якобитского – всего семнадцать.)

Пьесы Шекспира полны мелких неточностей и анахронизмов[336]. Так, в “Кориолане” упоминается Катон, в действительности живший тремя столетиями позднее; Брут в “Юлии Цезаре” сообщает: “Чу! Бьют часы” – за века до изобретения часов с боем; король Лир в древней Британии упоминает Бедлам, заведение для умалишенных в елизаветинском Лондоне; настоящий Банко был не жертвой Макбета, а его сообщником. Но, как высказался в защиту Шекспира Сэмюэль Кольридж:

Дабы драма могла стать исторической в строгом смысле этого слова, необходимо, чтобы речь в ней шла об истории народа, к которому она обращена. При создании такого рода литературного произведения следует позаботиться о том, чтобы в нем не было и следа драматического неправдоподобия, ибо действительность принимается здесь как нечто само собой разумеющееся… События сами по себе важны только как одеяние и внешние проявления духа, который живет внутри[337].

Этот тезис развивает Рон Розенбаум, автор “Шекспировских войн”: “Чем крупнее художник, тем интереснее то, что искажения истории говорят об этом художнике. Лишь глупец примет изображение истории в романе за случившееся в действительности. Масштаб художника влияет на мое суждение о том, насколько интересно отступление от фактов – аспекты его духа, картина мира”[338]. Как заметил мудрый шут Оселок в “Как вам это понравится”, “самая правдивая поэзия – самый большой вымысел”[339].

Одна из причин популярности исторических пьес заключалась в том, что они давали возможность, говоря о прошлом, сказать о настоящем – при условии, что автор не брал на себя слишком много. (Это верно и в отношении викторианской прозы, которую можно рассматривать как исторические романы о настоящем; правда, в этом случае