Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

Глава 8

Zozo и Marionette Infidel: месье Вольтер и мистер Гиббон

Безбожник и архиплут Вольтер издох – как собака, как скотина.

В. А. Моцарт, 3 июля 1788 года[353]

“Он противный пес, этот Гиббон, – сказала миссис Трейл. – Он визжит, как Панч. Воображаю, как он запищит перед смертью, ведь у него было религиозное воспитание”. “Да, – сказал я со смехом. – Он безбожная кукла, le marionette infidel”.

Джеймс Босуэлл, 28 марта 1781 года[354]

Француз Вольтер и англичанин Эдуард Гиббон своей оппозицией христианской церкви изменили историографию, но не так, как это сделал Шекспир, а освободив ее (по крайней мере, на время) от мифотворчества и обязанности смотреть сквозь призму церковных догм и сбросив с историков оковы. Хорхе Луис Борхес так заканчивает очерк об авторе “Истории упадка и разрушения Римской империи”:

Думая о Гиббоне, невозможно не думать о Вольтере… Их объединяло презрение к людским верованиям, или предрассудкам, но разделял литературный темперамент. Вольтер отдал свой незаурядный дар стилиста, чтобы доказать или внушить, будто все так называемые исторические события, в конце концов, немногого стоят. Вряд ли Гиббон ставил людей выше, но их поступки притягивали его как зрителя; это он и пытался передать читателю, вызывая в нем заинтересованность и восхищение[355].

В 1767 году Вольтер эпично сформулировал, что история есть не что иное, как картина преступлений и несчастий[356], но вместе с тем со свойственной ему противоречивостью утверждал, что у этой литературы больше всего читателей[357]. Гиббон с ним соглашался. “Это самый популярный род сочинений”[358], – вторил он. Вместе эти двое сформировали новый способ рассказывать о прошлом. Теперь прошлое, как и будущее, уже не рассматривалось как часть божественного плана, как дела, творимые человеком по воле Божьей. Его надлежало излагать так, как сочтет нужным конкретный автор.

Вольтер (1694–1778) и Гиббон (1737–1794) жили примерно в одно время, но первый был на сорок один год старше. Более чем за полвека писательской карьеры Вольтер сочинил пятьдесят пьес, десятки трактатов о науке, политике и философии, знаменитую повесть “Кандид, или Оптимизм”, а также семь исторических работ. Кроме того, он оставил великое множество стихов и писем – из которых до нас дошли около 20 тысяч, составивших тринадцать томов более чем по 1,2 тысячи страниц каждый (гораздо больше объема Библии)[359]. Рассказывают, что Вольтер имел фантастическую работоспособность и мог восемнадцать часов в день, нередко лежа в постели, диктовать секретарям. Вольтер поглощал кофе в пугающем количестве – если верить Фридриху II, по полсотни чашек между пробуждением и отходом ко сну, обычно в Café Procope в модном VI округе Парижа.

По словам Виктора Гюго, “назвать имя Вольтера – значит охарактеризовать весь XVIII век”[360]. Гёте считал Вольтера крупнейшим литератором своего времени. Но все зависит от точки зрения. Набожный христианин Моцарт считал Вольтера негодяем, и это тоже не удивительно. Несомненно, Вольтер был беззастенчиво эгоцентричным, отчаянным и беспокойным, непоследовательным, переменчивым, раздражительным, бескорыстным, тщеславным, способным на коварство и поразительное лицемерие, до мозга костей материалистом (список покупок для его поместий заставил бы устыдиться и Марту Стюарт), и с духовной жизнью у него все обстояло непросто. Литтон Стрэчи описывает его как “бойца, лишенного жалости, стыда, совести… Он казался похожим на большую жужжащую муху, внезапно влетевшую в открытое окно комнаты и неистово мечущуюся из угла в угол; а потом с той же внезапностью мог вылететь в другое окно, глядящее в совсем ином направлении, на просторные цветочные поля; так что это беспутное создание, наверное, знало, куда стремится”[361]. Подобные противоречия Вольтера ничуть не озадачивали. “Характер каждого человека – хаос”[362], – объяснял он.

Едва ли какой‐нибудь заметный писатель на протяжении столетий мог обойти вниманием знаменитого француза. Томас Карлейль в одном очерке проницательно отмечает: прежде всего Вольтер не разглядел общественную роль религии. Что касается истории, то он смотрит на нее “не глазами благоговейного очевидца или даже критика, но всего лишь через пару антикатолических очков”. Но, прибавляет Карлейль (чудесная фраза), Вольтер “всегда оставался наверху – не столько из‐за умения плавать, сколько из‐за легкости, не дававшей утонуть”.

Вольтер (он же Франсуа-Мари Аруэ) никогда не объяснял происхождение своего псевдонима. Самая популярная догадка гласит, что это анаграмма фамилии Arouet с прибавлением первых букв от Le Jeune (“Младший”). Другие считают это намеком на язвительное прозвище le petit voluntaire (“маленький активист”), которое юный Вольтер получил за свой вздорный нрав. Впрочем, у Франсуа-Мари было много кличек – в том числе прелестная Zozo, подразумевающая неуклюжего, бестолкового мальчишку. Как бы то ни было, Аруэ он зваться не желал. У Вольтера были натянутые отношения с отцом – нотариусом [затем чиновником казначейства]: тот, считая литературные упражнения “верным способом умереть с голоду”[363], пытался склонить сына к юридической карьере. В 1718 году, возможно в знак отречения от отцовских ценностей, Франсуа-Мари не только объявил, что его настоящий отец – давно забытый поэт и мушкетер Рошбрюн, но и отказался от своей фамилии, когда театр “Комеди франсэз” поставил его первую пьесу “Эдип”, переделку трагедии Софокла. Так родился Вольтер.

Будущий Вольтер, младший из пяти детей в семье, появился на свет хилым и маложизнеспособным. То, что он уцелел, стало его первым триумфом. В иезуитском коллеже, по уверению Вольтера, его семь лет мало чему обучали, кроме “латыни и глупостей”. Он, однако, овладел этим мертвым языком, а позднее бегло заговорил по‐итальянски, по‐испански и по‐английски. В 1713 году, после двух лет принудительного изучения правоведения, его отправили в Голландию секретарем французского посланника (брата крестного отца Вольтера). В Гааге Вольтер влюбился в прекрасную бесприданницу Олимпию Дюнуайе. Посол узнал об их связи, и Вольтера отослали домой. Отец лишил его наследства и даже пригрозил отправить в Вест-Индию. Это решение отменили лишь после того, как Вольтер пообещал посвятить себя юриспруденции. Но он все равно проводил дни за сочинением сатир на высшее общество, в которое теперь был вхож. К двадцати одному году Вольтер стал, по его собственным словам, “тощим, высоким и бесплотным, без ягодиц”[364]. Как гласит большинство свидетельств, большим охотником до женщин он не был, но вероятную нехватку тестостерона с лихвой восполнял гиперактивностью. Вольтер жаждал скандалов не меньше, чем славы, – и получил и то и другое.

Впервые Вольтер нарвался на неприятности в мае 1716 года: его ненадолго выслали из