Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

авторам не грозила смертная казнь.) Мы почти не располагаем сведениями о том, какие исторические параллели обнаруживали елизаветинцы или каким могло быть влияние этих наблюдений, но и Елизавета I, и Иаков I считали нужным регулировать доступ к материалам по английской истории. Уолтер Рейли советовал начинающему историку, если тот не желает лишиться зубов, не следовать истине слишком дотошно, а Тайный совет постановил: без официального разрешения ни одна книга по истории Англии не пойдет в печать. (Даже из истории Холиншеда 1587 года были изъяты некоторые фрагменты, отдельно опубликованные в 1723 году.)

Шекспир хорошо понимал, в какую игру играет. Клавдий спрашивает, есть ли что‐нибудь предосудительное в пьесе “Убийство Гонзаго” (“Мышеловка”) – и получает насмешливый ответ Гамлета, что нет. Шекспир подмечал историческую иронию. В “Генрихе V” король обещает, что “горсточку счастливцев, братьев”, “кто сегодня кровь со мной прольет”, будут поминать в день св. Криспиана “отныне до скончания веков”[340]. Но во времена Шекспира, после протестантской реформы церковного календаря при Елизавете, Криспинов день уже не праздновали. Его пьесы не только могли служить обоснованием легитимности правящего монарха (от “Слуг короля” требовали больше постановок при дворе, чем от любой другой труппы), но и предоставляли возможность ее оспаривать. Так, в части I “Генриха IV” показано беспокойное правление короля после узурпации, когда он противостоит мятежной знати и своему же сыну. “Генрих V” рисковал вызвать монаршее неудовольствие, кроме прочего, первым публичным упоминанием того, что при Азенкуре англичане перебили захваченных французов. Генрих распорядился: “Пусть каждый пленников своих убьет”[341] (акт IV, сцена 6). Избиение пленных и в те времена считалось нарушением обычаев войны, а Шекспир, написавший такое при Тюдорах, пошел на смелый шаг: в том же 1599 году правительство постановило, что все пьесы должны получать прямое одобрение Тайного совета.

Два года спустя мятежники во главе с графом Эссексом заказали постановку “Ричарда II” (“драмы о низложении и убийстве короля Ричарда”), уплатив труппе 20 % (40 шиллингов) сверх обычной ставки в 10 фунтов. На следующий день начался мятеж, не увенчавшийся успехом. В начале пьесы Гант насмехается над Ричардом: “Помещик ты, внаем сдающий ферму, // А не король”[342] (“Ричард II”, акт II, сцена 1). Говорят, Елизавета I крикнула придворному: “Ричард II – это я. Знаете вы это?”[343] Текст пьесы напечатали в 1597 году ин-кварто и дважды переиздавали, но всякий раз без ста шестидесятистрочного фрагмента, в котором Ричард расстается с престолом. При Елизавете сцена отречения не публиковалась и была помещена в издании ин-кварто 1608 года и в фолио 1623 года в виде “нового прибавления”. При этом в феврале 1601 года, в день казни Эссекса с его “погнутым мечом”, труппа Шекспира выступила при дворе. Автор избежал наказания.

Заговор Эссекса, который ближайший сотрудник королевы лорд Сесил счел “опасным происшествием”, едва не привел драматурга к гибели. Но подозрительность и паранойя не исчезли и в XVII веке. Закон 1599 года предусматривал передачу сценариев церемониймейстеру двора на одобрение. Если после этого поставленную пьесу признавали подстрекательской или клеветнической, актеры вместе с автором несли наказание[344]. Их могли оштрафовать, отстранить, бросить в тюрьму, даже изувечить (обычно речь шла о клеймении или отрезании носа или уха). Театр могли закрыть. Но Шекспир умел балансировать на грани. Когда в начале 1590‐х годов власти не пропустили пьесу “Сэр Томас Мор” Генри Четла, переписать крамольную сцену поручили Шекспиру.

Не все его современники были столь же ловки. Летом 1597 года Бена Джонсона арестовали за сочинение (в соавторстве с Томасом Нэшем) “непристойной, подстрекательской и клеветнической” сатиры “Собачий остров” (пьеса настолько разозлила правительство, что было приказано снести все театры; распоряжение отменили лишь потому, что королевский двор нуждался в актерах). В 1605 году Джонсона снова схватили – и на два месяца посадили в тюрьму – за антишотландскую комедию “Кому на восток?”. Марло – возможно, из‐за разоблачения событий Варфоломеевской ночи (1572) в “Парижской резне” (1593) – даже зарезали: клинок двенадцатипенсового кинжала вошел прямо над его правым глазом. (Бен Джонсон – тот хотя бы дожил почти до семидесяти лет. В двадцать шесть лет он убил на дуэли противника, а сам, к счастью, уцелел.) Такого же рода персональному риску подвергался и Шекспир, но в его случае власти могли недооценивать влияние драмы на общественное мнение, или, возможно, прикрытием ему послужило воспевание Тюдоров. Кроме того, Шекспир редко предлагал всего одну точку зрения.

Паола Пульяти – юнга на многолюдном корабле шекспироведения – отлично высказалась на сей счет:

Выискивать темы в сложившемся массиве фактов и политических проблем, относящихся к национальной истории, определенно было делом более трудоемким и рискованным, чем простое перетряхивание сборников итальянских новелл или даже “Сравнительных жизнеописаний” Плутарха. Риск был и театральным, и политическим. Во-первых, драматург не мог менять изложенные в хрониках события так, как заблагорассудится: они в той или иной мере были известны всем, и публика ожидала увидеть на сцене более или менее точное их воспроизведение. Во-вторых, обращение к вопросам национальной политики вероятнее могло привлечь внимание цензора[345].

Понятия терпимости и либеральной демократии чужды елизаветинскому или стюартовскому времени, но Шекспир в одной пьесе за другой делает доброе правление в Англии или Британии главной темой, причем всякий раз предлагает собственную интерпретацию. Так, в “Ричарде III” двор безнадежно компрометирует себя отсутствием моральных принципов. С победой Генриха VII над Ричардом III и консолидацией общества после Войны Алой и Белой розы Англия оказалась в идеальном положении, чтобы делать большие успехи в искусстве и науке. Эти перемены во многом опирались на представления об управлении государством Людовика XI – французского короля, при чьем дворе воспитывался Генрих VII, – а также итальянского Ренессанса. В эту культуру Шекспир погрузился благодаря дружбе с Джоном (Джованни) Флорио, англичанином итальянского происхождения, который в 1603 году опубликовал свой перевод “Опытов” Монтеня и был наставником графа Саутгемптона, покровителя драматурга.

Это объясняет, вероятно, почему Шекспир предпочел писать о Древнем Риме (а не, например, Древней Греции, Англии времен короля Альфреда или Артура): Рим виделся англичанам того времени примером, и аудитория Шекспира это понимала. Закончив циклы пьес об английской истории, драматург надолго отложил Холиншеда. Шекспир дважды писал о древней Англии, и в первом случае создал одну из лучших своих пьес. В 1606 году ему исполнилось сорок два (по тем временам – старик), и ему требовался большой хит после периода относительного затишья, совпавшего с печальными для зрителей временами: из‐за вспышек чумы театры закрывались с мая 1603 года по