Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

апрель 1604 года, с мая по сентябрь 1604 года, с октября по декабрь 1605 года и оставались закрытыми не менее половины 1606 года. В 1606 году (когда впервые был поднят “Юнион Джек”, еще один символ национального единства) Шекспир в сюжете о старике короле, уступающем свою власть, снова обратился к вопросу о престолонаследии.

Шекспир, как правило, начинает свои пьесы посередине повествования, и “Король Лир” (действие происходит в 800 году до н. э.) начинается с вопроса о разделе государства. Первая реплика Кента: “Мне казалось, что король больше благоволит к герцогу Альбанскому, чем к Корнуольскому”[346]. Театралы якобитского времени знали, что Генрих, старший сын Иакова I, носил тогда титул герцога Альбанского, а младший сын Карл (впоследствии король Карл I) – герцога Корнуольского. Поскольку герцогами Альбанскими были и Иаков, и его отец, Шекспир намекал на Шотландию. Так кому же править Англией? Кроме того, Шекспир наверняка знал, что в “Царском даре” (Βασιλικὸν Δῶρον) Иаков I советовал своему наследнику Генриху не разделять королевство. Этот популярный сборник поучений, сочиненный королем по‐древнегречески, напечатали в Лондоне в 1603 году. Таким образом, “Король Лир” содержит урок на тему наставлений Иакова сыну. Но в “Лире” Шекспир не только ставит вопрос, кто и почему должен наследовать престол, – речь идет и о том, что происходит с самим государством. Лир совершает ряд ошибок, и его королевству вскоре начинают угрожать придворные, которые желают управлять, отбросив этику. Лишь в финале страну спасает образ нового порядка.

Даже “добрые” персонажи, такие как Гамлет и Лаэрт, видят, что в мире политики царят иные моральные законы, нежели в личных отношениях, и размышляют о последствиях[347]. Добрым следует быть начеку, поскольку дурные правители становятся все изворотливее. Здесь на сцену снова выходит наш флорентийский знакомец. Шекспир был хорошо знаком с Макиавелли (англицированная форма – зловещее Макьявол) по переведенному Флорио в 1603 году “Государю”. Пролог в пьесе Марло “Мальтийский еврей” (ок. 1589 года) читает призрак Макиавелли (“Мной восхищаются и ненавидят…”)[348]. Работы итальянского писателя и дипломата стали для Шекспира исключительно важными справочными пособиями (и, конечно, внесение “Государя” в ватиканский “Индекс” не стало для английских протестантов проблемой). В части III “Генриха VI” Шекспир прямо признает макиавеллиевские черты своей концепции монархии, вкладывая в уста будущего Ричарда III, молодого герцога Глостерского, слова:

  Что ж, я могу с улыбкой убивать,

  Кричать: “Я рад!” – когда на сердце скорбь,

  И увлажнять слезой притворной щеки

  И принимать любое выраженье.

  Людей сгублю я больше, чем сирена,

  И больше их убью, чем василиск;

  Я стану речь держать, как мудрый Нестор,

  Обманывать хитрее, чем Улисс,

  И как Синон, возьму вторую Трою;

  Игрой цветов сравнюсь с хамелеоном;

  Быстрей Протея облики сменяя,

  В коварстве превзойду Макиавелли.

  Ужели так венца не получу?

  Будь вдвое дальше он, его схвачу[349].

В то время, когда Шекспир сочинял “Короля Лира”, оппортунисты наподобие Корнуолла, Гонерильи и Реганы – или даже злодея Эдмунда – уже стали привычным явлением. Тот или та, кто руководствуется лишь своими амбициями – “политик”, льстец и интриган, – опасный гражданин, однако ценный подданный. Филипп Фоконбридж (Бастард) в “Короле Иоанне”, Глостер в “Ричарде III”, мавр Арон в “Тите Андронике”, Яго (“Я – не я”) в “Отелло”, Антонио в “Буре”, даже молодой Хэл (будущий Генрих V, в “Генрихе IV”), который старается выглядеть безупречным, – все они “макиавелли”, им свойственны стремление к выгоде, корысти, расчету, но вместе с тем и способности к речевому убеждению и самопреобразованию. Терри Иглтон отмечал, что в XVII веке мы наблюдаем “возникновение доктрины собственнического индивидуализма”[350]. Если лидеры страны – любой страны – не поступают так, как должно, то верх возьмут “макиавелли”. А если на сцену выходит история, то нужно исследовать и ее саму, и ее ключевых игроков, и ее средства выражения. Макиавелли заметил, что политическую власть оберегает театральная иллюзия: народ удобнее держать в узде при помощи притворства, выгодного имиджа, разыгрывания роли. Королевская власть, некогда казавшаяся священной, даром богов, сводится к хорошей актерской игре.

Современным Шекспиру зрителям могли понравиться и бодрые батальные сцены, однако они проявляли все больший интерес к идее характера как движущей силы событий. Почти во всех исторических пьесах Шекспира важные реплики отданы персонажам из низов и среднего сословия. Так драматург указывает на возможность альтернативных голосов и противоречивых мнений о происходящем. Невежественные правоведы от судьи Шеллоу из “Виндзорских насмешниц”; помощники шерифа Фенга и Снера (“Генрих IV, часть 2”); злодей-писец из “Ричарда III”; бедствующий аптекарь, у которого Ромео покупает яд; мошенник Симпкокс из пьесы “Генрих VI, часть 2”; рыбак из “Перикла”; три солдата-англичанина из “Генриха V” – вот они, “маргиналы Шекспира”. В последнем случае у солдат есть имена (Джон Бетс, Александер Корт, Майкл Уильямс) и биографии, что следует из их беседы с незнакомцем – переодетым королем – о верности государю и справедливости:

Бетс. Да и незачем нам в это вникать. Мы знаем только, что мы подданные короля, и этого для нас достаточно. Но если бы даже его дело было неправым, повиновение королю снимает с нас всякую вину.

Уильямс. Да, но если дело короля неправое, с него за это взыщется, да еще как. Ведь в Судный день все ноги, руки, головы, отрубленные в сражении, соберутся вместе и возопиют: “Мы погибли там‐то!”, и одни будут проклинать судьбу, другие призывать врача, третьи – своих жен, что остались дома в нищете, четвертые горевать о невыплаченных долгах, пятые – о своих осиротевших маленьких детях. Боюсь, что мало солдат, умирающих к бою со спокойной душой; да и как солдату умирать с благочестивыми мыслями, когда у него одно лишь кровопролитие на уме? И вот, если эти люди умрут не так, как подобает, тяжелая ответственность падет на короля, который довел их до этого; ведь ослушаться короля – значит нарушить законы и долг верности[351].

Шекспир показывает, что прошлое можно увидеть с разных позиций, и придает крупным и незначительным историческим фигурам невиданную доселе в английской драматургии психологическую глубину. (Шама считает разговор короля с Майклом Уильямсом самым важным местом пьесы[352].) Кроме того, Шекспир, упрощая источники, обеспечивает контраст побочным сюжетным линиям и придает выпуклость всему, о чем он повествует. В арсенал историков вошли манипуляция источниками и выдумка, какие и не снились Гальфриду Монмутскому или Генриху Хантингдонскому. Ящик Пандоры