Книга тишины. Звуковой образ города - Сергей Юрьевич Румянцев

Это надо было сказать сразу, чтобы не выглядеть этаким беспорочным тихоней-тиходомом. Мы были музыкантами, к тому же учащимися, и нам не лень было играть на пианино по нескольку часов в день. Правда, мы поставили прокатный «струмент» на толстые войлочные прокладки, и, как помнится, соседи снизу не досаждали нам жалобами. Сбоку жил Иван-строитель, тот самый любитель канареек. Еще любил он женщин, имел средь них успех. Но строил он что-то такое большое и далекое, что дома бывал редко, наездами. Наконец, сверху никто не ходил к нам потому, что мы сами постоянно бегали к ним с «потише». У них была привычка бренчать на расстроенном пианино – фальшиво, не в такт, одним пальцем – как раз тогда, когда дети или засыпали, или болели. (Удивительно, но и сейчас, 20 лет спустя, пианино наверху все так же расстроено и все так же кто-то внезапно начинает тыкать в него пальцами, хотя рядом другой кто-то вполне профессионально играет и даже импровизирует на классической гитаре… Может, это уже рефлекс? Или затянувшееся сведение счетов с ненавистным, навязанным родителями инструментом?..) Сейчас я думаю, не мстили ли они нам за часовые концерты и выматывающие душу ночные плачи тех же детей? Во всяком случае, мы квиты за те пять лет. Впрочем, Бог с ними, с теми счетами!

Какое счастье, что не было тогда ни мощной квадроаппаратуры, ни электроорганов и синтезаторов-игрушек, ни «хеви-метал»! Государственное ТВ бдительно оберегало не только мышление, нравственность, эстетический вкус, но и покой, ночной покой советских телезрителей. И музыка в доме была не большим бедствием, чем громадная немецкая овчарка на восьмом этаже. Когда хозяева уходили из дому на работу, она принималась выть. И выла целый день до их прихода. Вой был как раз той силы и частоты, которые позволяли ему пронизать толщу четырех этажей: на два вверх и на два вниз. Мы были внизу. Оттого, наверное, так и не завели себе собаки…

Собака, птица в доме были элементом связи внутрии внедомового кругов звуковой среды. Правда, и тогда случались «прорывы», знамения, в которых никто, однако, не угадывал будущего. Имею в виду один жутковатый случай, навсегда вошедший в хроники семьи Румянцевых.

Змей-укуситель

Летом 1980 года, когда Москва была пустынна и празднична по случаю проведению Олимпийский игр, мы с женой мирно сидели на кухне. Вдруг в дверь вбежала девятилетняя дочка Аня, подошла к нам и сказала: «Мам, ты не беспокойся, но я, наверное, скоро умру». Оказалось, ее укусила змея! Два брата-близнеца из соседнего подъезда поймали в лесу маленькую змейку, принесли домой, посадили в трехлитровую банку, насыпали травки, завязали сверху банку марлей и стали любить-холить животину. Что за змея – ни им, ни их родителям и дела не было. Кормили ее, лазали туда руками, играли со змейкой, а потом, конечно, захотели ее прогулять и ребятам показать. Ну и вынесли баночку на улицу, и выпустили змейку. Перед домом гуляло много детей, мал мала меньше. Всем интересно. Но и страшно: большинство людей испытывает при виде змеи страх, во всяком случае – настороженность, тревогу. Самой смелой оказалась наша Аня (она в детстве вообще была отчаянная). Она… схватила малютку за хвост. А та изогнулась и укусила ее. Пока Аня сообразила, что к чему, пока решилась пойти домой и «успокоить» маму, рука опухла чуть не до плеча… Я на такси свез ее в Филатов скую больницу, там долго не хотели мне верить, что змея «настоящая», а потом – «Срочно в операционную! Готовьте „антигюрзин“!» Аня лежала в больнице две недели. А я в зоопарке нашел серпентолога (змееведа), привез его в Теплый Стан – и он рассказал обалдевшей мамаше близнецов, что они приютили у себя дома гадюку. Крики близнецов, которых тут же выпорол на кухне отец, служили аккомпанементом к жутким рассказам Сергея-змееведа о «забытых» или «убежавших» в московских квартирах кобрах и прочих шипящих тварях, которых некоторые любители уже тогда начали привозить из геологических экспедиций, походов и прочих дозволенных тогда путешествий. Но никто, повторяю, еще не слышал в тихом шипе вползающих в дома гадов предвестие скорой шумовой катастрофы. И только «кит» в небесах да «тня», сверлеж-долбеж в квартирах нарушали нашу тихую спальную жизнь в престижном «спальном» районе столицы.

Голос птиц и некоторые вопросы его изучения

Г. П. Дементьев, В. Д. Ильичев

В жизни птиц звуки (голос) имеют огромное значение, что отмечено было давно, впервые, по-видимому, Пернау (1716). Естественно, что в первую очередь это относилось к пению. Конечно, многие знали, что речь идет не только о пении, но и о других имеющих определенное значение звуках. Однако до изобретения более или менее удовлетворительной звуковоспринимающей и звуковоспроизводящей аппаратуры разработка вопроса не имела прочных оснований. Выяснилось, например, что нотная запись птичьих голосов невозможна. Попытки Штадлера и других найти какое-то решение путем изобретения условных обозначений пения птиц не дали хороших результатов.

Решающее значение имела оценка голосов птиц путем звукозаписи. Так, уже в 1912 или 1913 г. впервые у нас была записана песня соловья (в клетке). В начале тридцатых годов появились первые записи голосов птиц в природе: в 1934 г. – Л. Коха в Германии, а в 1935–1936 гг. – М. Э. Никольсона и Л. Коха в Англии (10 видов). Таким образом, начато было объективное изучение голосов птиц. Это были граммофонные записи; но в настоящее время имеется уже вошедшая в практику возможность применения и других технических приемов (магнитофон и др.).

Изучение голосов птиц на основе новой техники получило большое развитие после второй мировой войны. Например, в последнем каталоге звукозаписей Британской радиовещательной компании (ВВС Natural History Recordings, 1961; также Beswall, 1961) приведены записи голосов 402 видов птиц. В США большая серия записей голосов птиц (не только американских, но и африканских) опубликована Корнелльским университетом и другими учреждениями. Во многих европейских странах (Швеция, Франция и др.) имеются теперь коллекции звукозаписей разного объема.

В настоящее время и у нас создана хорошая коллекция записей птичьих голосов. Записаны голоса более 180 видов птиц нашей фауны; заслуга организации этой работы принадлежит Б. Н. Вепринцеву. Магнитофонная ее часть опубликована в форме двух долгоиграющих пластинок.

Однако эта коллекция еще недостаточна. Прежде всего потому, что записи относятся по преимуществу к пению птиц. Это оправдывается эстетическими соображениями и важностью их для полевых зоологических исследований. Но интересна и другая сторона вопроса. Старые представления об ограниченности птичьего «языка» себя не оправдывают. Прежде всего надо