Книга тишины. Звуковой образ города - Сергей Юрьевич Румянцев

несогласия, войны; тишина, покой, спокойствие; жить мирно – спокойно, тихо, скромно и дружелюбно, без ссоры). Современный вариант – без непонятной «крыши» и чересчур многозначного из-за однозначного (без-) написания «мира» – тоже хорош. «Тишь да гладь да Божья благодать». Во всех случаях признается благодатность, благотворность, богоданность тишины.

Чу! Тихий Ангел пролетел! среди беседы возникло внезапное, всеобщее молчанье – и открылось широкое поле прекрасных, тихих, глубоких русских слов, вбираемых тишиной.

Содом, где лихо, а укром,[183] где тихо.

Добро не лихо, бродит ó-мир тихо.

«Тихо» – есть добро. Тишина – антипод лиха, зла. Правда, иным милей иная мудрость (тоже народная, зафиксированная Далем): «В тихом омуте черти водятся» или «в болоте и тихо, да жить там лихо». Многим милее грубая подозрительность, презрение к «примитивным мещанским идеалам уюта и спокойной жизни», выражения «тише воды, ниже травы», «живи тише: не стучи, не пыли!» воспринимаются как исключительно иронические. Или как доказательства «рабской психологии», неспособности к настоящему делу, обычной лени и пр. Что ж, вольному воля. А спасенному – рай.

Горними тихо летела душа небесами…

На св. Тихона солнце идет тише (16 июня). На Тихона певчие птицы затихают.

Тихостный – тихий, тихомирный, кроткий, скромный человек.

Тихонравный человек, тихонравие дружелюбно.

Тихоня – тихий, смирный, кроткий, скромный, робкий человек, который воды не замутит…

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

До нашего жестокого времени сохранилось лишь третье из приводимых в словаре Даля значений слова «тихоня»: потайка, скрытный и лукавый человек. Но это свидетельствует лишь о том, что господствует в наших собственных душах.

А о наших ушах свидетельствует забвение слова тихость (не говорю уже о «тихоструйном», «тихогласном», «тиховейном» и прочих тихих чудесах поэтической классики). Тихость исчезла, осталась одна громкость (сверх-, большая, средняя, малая, приличная, классная и т. п.). И громкость стала гегемоном звукомира, точкой отсчета, мерилом качества звучания, техническим параметром, определяющим высококлассность и престижность «аппаратуры». Возник новый род музыки – рок, для которого громкость стала одним из базовых средств эмоционального воздействия. Выросли целые поколения людей нетихих, немирных, непокойных, живущих несогласием и разладом – и считающих все это верным, истинным. А тишина, «тихость», «тиходомы», тихони кроткие да ангелы тихие… «бог с ними»! И – с ними Бог.

Одним из труднейших и великих подвигов христианского благочестия в православной традиции почиталось юродство o Христе. Христа ради юродивые свершали свой духовный подвиг в миру, в содоме шума, блуда, преступлений, в суете повседневности.

«Живя в обществе, они были не менее одиноки, как и живущие в диких пустынях: их души, исполненные высокими мыслями, светлыми чувствами, с обетом юродства, до конца жизни, большею частию, закрыты были для других. <…> Пустыня по преимуществу учит посту и бдению, удаляет пресыщение, изнеженность и излишество; но, несомненно, она должна уступить в этом отношении юродству Христа ради. В сказаниях о подвижниках пустынной жизни высказывается с ясностью та мысль, что подвизающиеся среди мира выше самых великих подвижников иночества. „Кто живет, – говорит Антоний Великий, – в пустыне и безмолвии, тот свободен от трех искушений: от искушения слуха (курсив мой. – С. Р.), языка и взора: одно только у него искушение – в сердце“. Три ученых друга, читаем в Патерике, решились поступить в монашество. Один из них избрал себе дело – умиротворять ссорящихся, по Писанию: блаженны миротворцы (Матф. V, 9); другой – посещать больных, а третий пошел в пустыню на безмолвие. Первый сколько ни трудился, не мог прекратить раздора между людьми и всех успокоить. Побежденный скукою, пошел к тому, который услуживал больным и нашел, что и он изнемогает от малодушия и не в силах более исполнять заповеди. Согласившись, оба пошли посетить того, который живет в пустыне, рассказали ему свои дела, просили и его сказать им, какую он получил пользу в уединении. Тот, немного помолчав, вливает воду в сосуд и говорит им: посмотрите в воду. – Вода была мутна. Чрез несколько времени опять говорит им: посмотрите, как светла сделалась вода. Те посмотрели и, как в зеркале, увидели свои лица. Тогда сказал им: точно то же бывает и с нами, когда кто находится среди людей, – от людского шума и мирской суеты не видит своих грехов;а когда он безмолствует, особенно в пустыне, то ясно может видеть свои грехи».[184]

В обоих примерах «искушение слуха», шум людской стоят на первом месте среди препятствий на пути человека к Богу. Поэтому ограждение слуха от шума, спасение в тишине было главной заботой – и первейшей функцией любого храма, святилища вообще. Храм, монастырь, скит, келья, пещера отшельника – оазисы тишины. Как и лесное капище, и смиренное кладбище, место упокоения предков… Тут душа отдыхала, отстаивалась, и в проясневшей ее глубине рождалась молитвенная музыка поющего сердца. А также и реальная музыка обрядов и ритуалов, отделенная от шума мира физически (стенами, оградой, лесом, глубиною пещеры, вершиной холма или горы) и психологически (особый «настрой», нормы поведения, проникновенность, обращенность вовнутрь и ввысь). Светская же музыка, неразрывно связанная с городской цивилизацией, также регулировалась «фактором тишины»: важнейшим отличием академических жанров «высокой» музыки была их изолированность от площади и улицы – стенами и размерами дворцов, вилл, позднее специальных концертных залов, предназначенных для слушания рожденной из искусственно созданной тишины искусной музыки, сотворенной человеком для человека гармонии искусственных, очищенных от шумовых примесей звуков. Что же касается рождения музыки, песен, наигрышей, ритмического сопровождения танцев и пр. в толщах низового народного быта – то это есть одна из величайших тайн звукомира и в каком-то смысле непрестанно свершающийся подвиг юродства. О Христе ли – другой вопрос, с которым мы еще попробуем разобраться.

«Мне стан твой понравился Теплый»

…Этот Теплый Стан никогда не был теплым! Исстари знали, что здесь, на вершине холма, «зело сильные ветры дуют». А потому в царских указах говорилось: «людишек здесь не селить». Но что не должно царям, то позволено генеральным секретарям. Под московской «розой ветров» в 70–80-х годах вырос огромный спальный район, целый город «Югоза». Роза исправно ветрила, а над ней, с рулем и ветрилами, проплывали самолеты, огромные, как кашалоты. Летели они очень низко, заходя на посадку во Внуково прямо над новенькими жилыми корпусами. Вой ветров и рев турбореактивных двигателей были двумя главными вехами здешней звуковой среды, совсем еще свежей, юной, зеленой. Третьей был лес. Сохраненный, не вырубленный лиственный лес, имевший официальный статус «зоны отдыха Черемушкинского района г. Москвы».

Лес был рядом. Он был большой. И с балкона кооперативного