Книга тишины. Звуковой образ города - Сергей Юрьевич Румянцев

на «пятачковые» гулянья… Впрочем, все это известно большинству из ныне живущих людей. Известно и пережито теми, чьи детство, юность прошли под знаком хрущевской «оттепели», начала новой, послесталинской эпохи советской истории России.

Глупо было утверждать, что все понимали все, всю глубину, все сложности и противоречия происходившего. Глупо, потому что такого не бывает вообще никогда, ни в какие, тем более в «тихореволюционные» времена ненасильственных переворотов. Но дух перемен, дух живой, обновляющий чуяли многие. Очень многие.

Особенно в городах. Преимущественно в крупных. В первую очередь в столицах. И новая городская народная культура, рождавшаяся там в те годы, зафиксировала это чуянье в особом ладе, строе чувств, в негромком пении вольных самодеятельных песен и тихом звоне гитар. Это было оттаивание вмерзших в казавшийся вечным лед душ. Выход на свет Божий, на волю, на простор + свободу (Д. Лихачев).

От себя сегодняшнего, сорокапятилетнего[180] добавлю, что этот выход, самый способ, которым он осуществлялся, поразительно напоминает исход из преисподней Вергилия и Данте.

Дойдя до предела, до дна, до страшной трехликой мохнатой его оси, ощутив ледяное дыхание трех ветров, вздымаемых шестью несерафимовыми крылами, – поэты, не убоявшись, вцепились в «стан косматый» и по шерсти Люцифера, сначала вниз, а потом вверх (но «по иной дороге») выбрались из ада. Они – выбрались. Мы все ползем и ползем куда-то, на ощупь, а под пальцами все так же кудлато. Мы – не поэты. Не поэты и ведущие нас «куда глаза глядят». И в глазах их – тьма. И нас – тьмы.

А вокруг море, форменная вакханалия звука!

Последний бал, последний пир. Вселенские поминки по издыхающему веку в стиле fin d’Empire..[181]

Начались они заблаговременно. И сказаны уже «судьбоносные» слова сильных мира сего. И слабые уж напились, наелись, нахлебались, наплакались, нарезались, надрались. И дамам в декольты роняют уж селедку, и благородное вино мешают с водкой,

и чокаются громко, не таясь,

и чмокаются, мертвых не стыдясь,

ножами по бокалам барабанят,

посуду бьют, похабщину горланят,

и вот уж мировой междусобой

слился в сплошной многоголосый вой,

такой, что смысла слов и звуков

…нет! Я ведь сказал: «Мы – не поэты».

И сам, конечно, не поэт.

Запахи с кузни, где готовилась жратва для поминальной обжираловки, чуткие носы почуяли давно. Чем больше нос, тем больше возможностей у его носителя. А если он поэт, то способен творить чудеса.

«ЗАПАХ ДВАДЦАТОГО ВЕКА – ЗВУК»

По-моему, просто гениально! И для возвращения к теме этой книги нельзя придумать ничего лучше, чем ухватиться за Бориса[182] и процитировать целиком его стихотворение «О борьбе с шумом».

Надо привыкнуть к музыке за стеной,

к музыке под ногами,

к музыке над головами.

Это хочешь не хочешь, но пребудет со мной,

с нами, с вами.

Запах двадцатого века – звук.

Каждый миг старается, если не вскрикнуть – скрипнуть.

Остается одно из двух —

привыкнуть или погибнуть.

И привыкает, кто может,

и погибает тот,

кто не может, не хочет, не терпит, не выносит,

кто каждый звук надкусит, поматросит и бросит.

Он и погибнет зато.

Привыкли же, притерпелись к скрипу земной оси!

Звездное передвижение нас по ночам не будит!

А тишины не проси.

Ее не будет.

Не будет… Уже нет! <…> Преднамеренное убиение тишины, самое долгое и тихое среди громких преступлений XX века, можно считать свершенным и у нас, в России. Но расследование дела только начинается. Для начала необходимо выяснить личность потерпевшей, выявить ее связи, обстоятельства жизни, собрать свидетельские показания и, само собой, изучить улики.

Итак, тишина. Тишина Тишь Тихоновна – кто она? или что?

«Тишина? Это когда тихо», – просто ответит обычный человек. И в общем будет прав. В отличие от ученых авторов «Словаря синонимов», изданного Институтом русского языка АН СССР в 1975 году громадным тиражом 220 000 экземпляров. «Тишина (отсутствие звуков, шума)». И все. В скобках, курсивом, походя, кратко, плоско-равнодушно. Как о давно умершем незначительном, ничего не значащем «лично для» существе.

…Вот тело мертвое омыли,

Накрыли белой простыней,

И в гроб сосновый положили,

И на кладбище повезли.

Там гроб в могилу опустили,

Сырой засыпали землей,

Плитой тяжелой придавили…

И разошлися по домам.

Но не в курсиве и скобках дело. Определение неверно по существу. Отсутствие звуков – это беззвучье. Смерть звука. А мертвый звук имеет отношение только к мертвой тишине. К живой из имеющихся в словаре синонимов относится только «затишье» (тишина, установившаяся на некоторое, обычно непродолжительное время).

Когда во что-то не верится, нужно проверить. Неверный словарь поверяют верным. И вот беру самый толковый из толковых словарей живого русского языка, великий Словарь Владимира Ивановича Даля.

«Тишь или тишина, когда все тихо: молчанье, безгласность,

немота; отсутствие крика, шума, стука;

мир, покой, согласие и лад; отсутствие тревоги либо ссоры, свары, сполоху.

Покой стихий, отсутствие бури, ветра, непогоды. <…>

Тишина арх. <…> приморская пристань в затиши, в закрыше от ветров».

«Отсутствий» много – кроме нелепого «отсутствия звука». Все отсутствия в далевском толковании слов «тишь» и «тишина» касаются негативных, раздражающих вещей – будь то чисто звуковые феномены, психологические состояния, отношения между людьми или явления природы. Все сводится к двум полюсам: шуму и беспокойству. Отношения шума и тишины изначально сложны, запутанны, как отношения добра и зла… Поэтому остановлюсь здесь на другой важнейшей – сердцевинной, сущностной – характеристике тишины.

Мир, покой, согласие и лад – вот что делает тишину действительно глубокой. Глубинные понятия, идеалы, составляющие радость и счастье жизни, входят в закрепленный русским языком круг значений слова «тишина» – так же, как и тишина входит в «состав» счастья. Блаженство, благость, благодатность, благотворность тишины известна издревле, и более всего горожанам, живущим в скученности, сутолоке, суетне, стукотне, болтовне и шуме. <…> И даже те из горожан, кто позволял себе говорить об «идиотизме деревенской жизни», не отрицали благотворности сохраняемой там тишины. «Тишь да крышь да Божья благодать» – лад в семье (В. И. Даль). В другом месте то же речение выглядит иначе: «Тишь да крышь, мир да благодать Божья». Иначе и шире («мир» – отсутствие ссоры, вражды,