Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза - Дин Джобб

Монахана к ответственности, и если он не попадет на электрический суд в Нью-Йорке, то имеет все шансы угодить в петлю в Коннектикуте за другое убийство. Когда после ареста его фотографии попали на первые полосы газет, сразу три свидетеля узнали в нем бандита, застрелившего в 1922 году Питера Вагнера рядом с танцевальным клубом в Бриджпорте, – тем самым они наконец сняли с Бэрри подозрения в том убийстве. Коннектикутские власти уже начали рассматривать возможность вынесения обвинений и выдачи ордера на экстрадицию.

Окружной прокурор предложил Монахану сделать выбор: или он продолжает в том же духе, рискуя оказаться на электрическом стуле, или сознается в соучастии в лонг-айлендских ограблениях и получает тюремный срок, достаточно длительный – как сказал ему Эдвардс в одной из бесед, – чтобы власти в других юрисдикциях утратили к нему интерес.

Но Монахан рассматривал и третий вариант. Он уже однажды дал понять, что попытается бежать. «Из этой жестянки, – хвастался он сокамерникам в первый вечер, – выбраться проще простого». Припасенную после обеда ложку он тер о стену, пока она не стала похожа на отмычку, но через пару дней после решения большого жюри ее обнаружили. Охранники в наказание перетащили лягающегося и орущего Монахана в одиночную камеру.

«Я тут с ума сойду! – вопил он в убого обставленном помещении. – Выпустите меня из этой конуры!» Он крыл охранников на чем свет стоит и колотил по решеткам так, что его было слышно даже в том конце, где сидел Бэрри. Потом отверг обед, состоявший из хлеба и воды, и поджег матрас – по всей видимости, спичками, которые умудрился припрятать. Почувствовав запах дыма, охранники унесли пострадавший матрас, и Монахану осталось лишь попытаться уснуть на голых металлических перекладинах койки.

Перед судом он предстал в мятом костюме, как отметил один репортер, «с остекленевшим взглядом и дрожащий как осиновый лист».

Убежденный, что своим эксцентричным поведением Монахан готовит почву для заявления о невменяемости, Эдвардс назначил психиатрическое обследование. Психиатры сочли его нормальным.

Еще до конца месяца он признал себя виновным в целом ряде ограблений первой степени и краже имущества в крупных размерах – драгоценностей Гарри и Реджины Аронсон в доме у Ливерморов. Безжалостные заголовки сулили, что ему впаяют до восьмидесяти лет. Монахану предложили шанс скостить часть срока, если он припомнит места, где может быть спрятано хоть что-то из похищенного, и одно его воспоминание стало причиной настоящих поисков драгоценностей неподалеку от Дарьена, Коннектикут. Незадолго до ареста – если верить Монахану – его в тех местах остановил сотрудник полиции штата за быструю езду, но вскоре отпустил восвояси. Поскольку в машине лежало жемчужное ожерелье Доротеи Ливермор, он занервничал и забросил ожерелье в придорожные кусты в надежде позже за ним вернуться. На поиски жемчугов в Коннектикут отправили людей во главе с детективом Гордоном Херли, но они так ничего и не нашли.

В новом сером костюме, весь опрятный, Монахан покачал головой в ответ на вопрос судьи Смита, не хочет ли он сказать что-нибудь перед оглашением приговора. «Пятьдесят лет тяжелых работ», – объявил судья. То есть срок вдвое больший, чем получил Бэрри несколько недель назад, и, как отметила пресса, равносильный пожизненному заключению. На досрочное освобождение Монахан сможет претендовать не раньше 1969 года, когда ему уже стукнет семьдесят три. Как и предсказывал Эдвардс, суровый приговор удовлетворил другие юрисдикции, и они отказались преследовать его за остальные преступления, включая убийство.

По пути от суда к машине конвоируемый Монахан поднял закованные руки и послал воздушные поцелуи немногочисленным молодым женщинам, торчавшим в окнах, чтобы поймать последний взгляд человека, которого «Дейли Ньюс» окрестила «Красавчик Браммел[40] из мира домушников». Еще утром, шагая в суд, он сунул одному из зевак клочок бумаги. Там были детские стихи, написанные для Бэрри, «грязной крысы», которая засадила его за решетку. Одна из строф гласила: «Я настучал на друга / Чтобы спасти подругу».

Бэрри, чьи показания более не требовались, вернули назад в Синг-Синг. Туда же теперь везли и Монахана.

Глава 25. Синг-Синг

Оссининг, Нью-Йорк, и Лонг-Айленд. 1927–1929

«Стукачу в Синг-Синге опасно» – статья под таким зловещим заголовком появилась в нью-йоркской «Дейли Ньюс» 28 июля – день, когда в эту тюрьму доставили Джеймса Монахана. Артура Бэрри поместили в одиночную камеру ради защиты – причем не только от болтливого, капризного подельника, но и от прочих арестантов, которые могли не потерпеть «крысу» в своих рядах. «Заключенные Синг-Синга, возмущенные тем, что Бэрри предал своего приятеля, – утверждала газета, – могли причинить ему физический вред».

Монахан находился под строгим наблюдением. «Я здесь не задержусь, – клялся он. – Сделаю отсюда ноги при первой же возможности». Число охранников на его ярусе удвоили.

Администрация Синг-Синга стала подумывать о переводе Бэрри в другую тюрьму, но потом решила избавиться от проблематичного Монахана. 4 августа, через неделю после поступления в Синг-Синг, его перевели в тюрьму Клинтон в поселке Даннемора рядом с канадской границей. Там содержали осужденных, которые считались опасными, неисправимыми или склонными к побегу. «Туда сгоняют всех самых отпетых преступников штата», – отметил журнал «Тайм», назвав тюрьму «братством агрессивных дегенератов». Представители манхэттенского криминалитета, содрогаясь от ужаса при мысли, что могут попасть в это далекое пенитенциарное учреждение, окрестили его «Сибирь».

В отсутствие Монахана опасения за безопасность Бэрри поутихли. Не было никаких сведений о том, чтобы кто-то из заключенных мог представлять для него угрозу, да и никто особо не горел желанием занимать чью-либо сторону в чужой вражде. Через две с лишним недели Льюис Лоус распорядился выпустить Бэрри из одиночки. «Мало чей рассудок, – отмечал начальник тюрьмы в своей книге, – в состоянии долго справляться с тяжким бременем, которым давит на него подобное содержание».

* * *

«Мне не понравилась эта часть про тяжелые работы», – посетовал Бэрри сразу после оглашения приговора, и эта претензия покоробила главного редактора газеты уэстчестерского городка Порт-Честер «Дейли айтем». «Любая работа чаще всего тяжелая: хоть на фабрике, хоть в офисе», – хмыкнул он в передовице, посвященной похождениям Бэрри – мол, он сам выбрал «жизнь, которая представлялась ему сладкой и приносящей “легкие деньги”,… и теперь должен заняться тяжелым трудом, который так ему претил».

Как оказалось, Бэрри увидел свое будущее рабочее место в первый же день. По пути в административный корпус Бэрри пересекал тюремный двор, благоустроенный с не меньшей скрупулезностью, чем территория любой из лонг-айлендских усадеб, куда ему довелось проникать. Посыпанные гравием дорожки обрамляли ухоженные лужайки, цветочные клумбы, группы розовых кустов. Тень создавали голубые ели и прочие деревья. Центром ландшафтного дизайна