Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза - Дин Джобб

Также библиотека располагала старыми выпусками «Харперса» и прочих журналов. Лоус разрешал заключенным читать свежую нью-йоркскую прессу, отвергая расхожее мнение, что раздутые до сенсаций газетные сообщения о преступлениях могут «дурно повлиять» на них. «Если эти новости годятся, чтобы их читали у себя дома все кто угодно, от школьницы до ее дедушки, – возражал он, – то я не вижу, почему их нужно запрещать здесь».

Бэрри освоился в тюремной рутине, вошел в колею тюремной жизни. В шесть утра всех будил звонок. Заключенные одевались и выходили из камер с ведрами нечистот в руках – Лоус называл эту часть «зловонный марш», – дабы опорожнить их в открытую сточную трубу. Они работали семь часов и принимали пищу за длинными столами в похожем на пещеру обеденном зале. После работы болтали, курили или играли в догонялки в саду Чейпина. Каждый вечер показывали кино, чтобы люди меньше находились запертыми в местах ночлега – тесных, сырых камерах, «самых крошечных в стране помещениях», как выразилась «Нью-Йорк Таймс», «куда когда-либо загоняли человека».

Эти кошмарные камеры вскоре опустеют. На склоне холма над Синг-Сингом строились новые корпуса, после открытия которых он превратится в одну из самых современных и прогрессивных американских тюрем. Отапливаемые, хорошо освещенные камеры там будут размером с небольшую спальню, в каждой – свой туалет с раковиной. Заключенным разрешат вешать на стены картинки, а на зарешеченные окна – шторы и даже слушать радио. Новые камеры с окнами, смотрящими на запад, дадут возможность любоваться закатами над долиной Гудзона. Несколько сотен заключенных с короткими сроками или хорошей репутацией переселились туда уже в 1928-м, и Бэрри ожидал, что вскоре войдет в их число.

* * *

Полицию Нассо с самого начала не оставляли подозрения, что кража у Ливерморов не обошлась без участия кого-то из своих. Эту точку зрения разделял Чарльз Шератон, детектив из агентства Бернса, выследивший Джеймса Монахана. И они сошлись во мнении, что виновным может быть тридцатидвухлетний Эдгар Кейн, который шесть лет проработал шофером у матери Доротеи Ливермор. Ливерморы уволили его за год до ограбления, и он вполне мог точить на них зуб. Кейн знал планировку особняка в Кингс-Пойнте. Кроме того, он был знаком с Бэрри и Монаханом, которые частенько наведывались в гарлемский ночной клуб, открытый им в 1926-м. Элвин Эдвардс, называвший это заведение «бандитской забегаловкой», не сомневался, что именно Кейн навел грабителей и сам стоял на стреме.

Кейн бросил жену с десятилетней дочкой и исчез в мае 1927-го, что по времени примерно совпадало с ограблением. Эдвардс считал это доказательством вины. Шератону удалось проследить маршрут Кейна – через север штата до Монреаля, но дальше следы терялись.

Перед Рождеством 1928 года Шератон по наводке обнаружил его работающим на матрасной фабрике в Кеноше, Висконсин, к югу от Милуоки. Экстрадированный и обвиненный в незаконном проникновении с кражей, Кейн настаивал на своей невиновности. «Я буду бороться! – заявил он. – У них на меня ничего нет». Но он ошибался. Оказалось, что Монахан в своих показаниях однажды упомянул его как соучастника.

Бэрри тоже привезли в Минеолу. За несколько недель до того апелляционный суд штата вынес решение, что дела о тяжких преступлениях обязательно должны проходить через большое жюри. Это постановление ввергло всю судебную систему в хаос, создало «нелепейшую путаницу», как выразилась одна газета в раздраженной передовице. Бэрри был одним из примерно девяти тысяч заключенных, признавших свою вину, минуя большое жюри, которое теперь могло оспорить их приговоры. Чтобы оставить Бэрри за решеткой, Эдвардс нашел простое решение – попросил большое жюри Нассо рассмотреть обвинение Бэрри в ограблении Ливерморов вместе с делом Кейна.

28 декабря буднично попыхивающего сигаретой Бэрри доставили в наручниках из Синг-Синга к зданию суда в Минеоле, и вооруженные охранники повели его внутрь. Когда ему предоставили возможность свидетельствовать перед большим жюри против Кейна, он отказался. Как он утверждал позднее, там попросту нечего было рассказывать. Единственное преступление Кейна состояло в том, что однажды в баре он мимоходом упомянул своих бывших работодателей-богачей, а Бэрри и Монахан подхватили наводку, причем сам Кейн про их планы ничего не знал. Большое жюри подтвердило обвинение против Бэрри и Монахана из тех же четырех пунктов (ограбление, воровство, хранение краденого), два – за Ливерморов, два – за гостивших у них Аронсонов.

Суд над Кейном состоялся через несколько дней. Группа вооруженных охранников ввела в зал Монахана в наручниках. Тот вдребезги разбил обвинения, предъявленные властями штата, заявив, что Кейн не «указывал» местоположение усадьбы Ливерморов, а он, Монахан, нашел ее сам. И никакого Кейна в ночь ограбления с ними тоже не было.

Отчаянно пытаясь спасти дело, Эдвардс подошел к своему главному свидетелю.

– Разве вы не говорили мне, что Кейн поехал к Ливерморам вместе с вами? – настаивал он. – И что вы заплатили ему триста долларов?

– Нет, – ответил Монахан. – Не говорил.

Добивающим ударом стали показания Доротеи Ливермор. Она охарактеризовала Кейна как честного и надежного работника, которому она доверяла настолько, что однажды отправила его к Картье забрать для нее драгоценности. Просовещавшись три часа, суд освободил Кейна и снял с него остальные обвинения.

В следующем месяце снова судили Бэрри, и снова, как и в 1927-м, он признал вину. И снова тот же Льюис Смит присудил ему двадцать пять лет тюрьмы за вычетом уже отбытых полутора лет. Называя судейским чиновникам свои личные данные, Бэрри впервые объявил, что они с Блейк состоят в браке.

Когда Монахана везли в поезде обратно в тюрьму Клинтон, он на остановке в Олбани затеял драку с одним из охранников, высвободил руки из наручников и проломился через окно пульмановского вагона. Другой охранник сделал два предупредительных выстрела. Оглушенного и перемазанного кровью из порезов на голове Монахана схватили и вернули в вагон. Отвечая на вопросы окруживших его газетчиков, Эдвардс признал, что предложение Монахана дать показания против Кейна было лишь уловкой, чтобы оказаться вне тюремных стен и попытаться бежать.

А Бэрри тем временем увезли в другое место, в двухстах пятидесяти с лишним милях от Нью-Йорка. Еще 30 декабря 1928 года, после того как большое жюри подтвердило обвинения, его перевели из Синг-Синга в Оберн, старейшую в штате тюрьму в тридцати милях от Сиракьюса, среди озер Фингер. Этот внезапный перевод, который, скорее всего, объяснялся необходимостью разгрузить переполненный Синг-Синг, стал ударом для Бэрри и Анны, которой для свиданий теперь понадобится совершать долгие поездки. Она добилась встречи с Лоусом, где умоляла его изменить решение, но перевод остался в силе.

После вынесения повторного приговора Бэрри обратился к Эдвардсу