Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза - Дин Джобб

VI. Беглец

Глава 26. Побег

Оберн, Нью-Йорк. 1929

Трое заключенных тюрьмы Оберн, притаившись, стояли на нижней лестничной площадке, в прохладном оазисе среди июльского зноя. Рыжий Джордж Смолл, бывший студент-медик тридцати с небольшим лет, больше похожий на офисного служащего, чем на преступника, отбывал двенадцать лет за вооруженное ограбление манхэттенского ювелира. Джо Каприко, юный рочестерский бандит с суровым взглядом, тоже попал сюда за ограбление и отсидел уже полгода из двадцати лет. Третьим был Артур Бэрри.

Смолл заколотил в дверь караульной. Его определили санитаром в тюремную больницу, и он считался надежным – мог свободно перемещаться по территории тюрьмы и выполнял разные поручения администрации. Голос из-за двери спросил, кто там. Смолл назвался и сказал, что принес обед одному из охранников.

Мерль Осборн открыл дверь, и Смолл брызнул ему в лицо нашатырным спиртом. Временно ослепленный едким веществом охранник потянулся за пистолетом и несколько раз выстрелил, но ни в кого не попал.

– Я тебя за это убью! – зарычал Смолл, и Осборн потерял сознание от удара по голове.

Том Уоллес, второй охранник, не успел опомниться и вытащить пистолет, как на него набросились Бэрри и Каприко, влетевшие в караульную вслед за Смоллом. Избив Уоллеса, они отобрали у него ключи – в том числе от тюремного арсенала. Через несколько секунд они уже расхватывали пистолеты, боеприпасы и короткоствольные дробовики, какие выдавали полицейским для усмирения массовых беспорядков, убить из них трудно – только ранить. По меньшей мере одному достался заветный пистолет-пулемет.

Большинство заключенных в тот момент находились во дворе для прогулок. Смолл – позднее утверждал кто-то охранников – вышел на балкон и, давая старт одному из самых жестоких тюремных бунтов в истории штата Нью-Йорк, крикнул:

– Вперед, ребята! Это ваш шанс!

Десятки узников бросились к арсеналу за оружием. Бэрри, Смолл и Каприко рванули к главным воротам в наружной стене. Железные зарешеченные ворота между двумя башнями с зубчатыми бойницами были последним препятствием, отделявшим их от воли. К ним на бегу пристроился Стив Полак, худенький рыжеватый парень под тридцать из Буффало. Он мотал пожизненный срок по множеству обвинений в кражах и ограблениях.

Завидев несущихся к нему четверых заключенных, Милтон Ритер, сиротливо охранявший ворота, тут же выкинул огромный ключ через решетку на Стейт-стрит (улицу, на которую выходил фасад тюрьмы), потом выхватил пистолет, но не успел выстрелить, так как сам был ранен. Он попятился в одну из башен и стал, пятясь, подниматься по винтовой лестнице, ведущей к проходу, который тянулся по верху наружной стены. Направив на Ритера ружье, Полак пошел за ним, к нему присоединились остальные.

– Открывай ворота! – рыкнул Полак. – Или я вышибу тебе мозги!

Обнаружив, что ключ лежит на улице на недоступном для них расстоянии, Бэрри взял на себя роль лидера.

– Надо перебраться через стену! – выкрикнул он.

Бунтовщики двинулись вверх по лестнице к тому же проходу на стене. Прикрывшись Ритером, они вели беглый огонь по охранникам, лезшим на внутреннюю стену и ближайшие вышки. В ответ звучали лишь одиночные выстрелы. Один из заключенных натянул на себя форменную фуражку, другой – китель, из-за чего защитникам тюрьмы стало сложно отличить своих от беглецов.

Одна пуля попала в Бэрри, зацепив берцовую кость. Другая застряла у него в левом плече. Не выпуская из рук дробовик, он перепрыгнул через металлическое ограждение на стене и с шестиметровой высоты спрыгнул на улицу.

* * *

Оберн была старейшей тюрьмой в пенитенциарной системе штата Нью-Йорк. Она открылась в 1818 году, за несколько лет до Синг-Синга, при пятом американском президенте Джеймсе Монро. Колокольню главного административного здания, напоминая о длинной истории заведения, венчала стоявшая навытяжку металлическая трех с половиной метровая фигура солдата времен войны за независимость – заключенные прозвали ее «Медный Джон». Именно здесь появилась на свет «обернская тюремная система», строжайший дисциплинарный режим, где узники подвергались суровым наказаниям даже просто за разговоры друг с другом – хоть на работах, хоть в камере. Эту систему скопировали многие штаты, и некоторые ее атрибуты – форма в полоску, маршировка в ногу – благополучно дожили до первой половины ХХ века. Дурной славы Оберну добавил тот факт, что там в 1890 году состоялась первая казнь на электрическом стуле, и провели ее настолько неумело, что нью-йоркская «Уорлд» с нечаянной иронией отозвалась о ней: «чудовищный шок и бессердечие».

Бэрри приноровился к уже знакомому укладу жизни. Подъем – в начале восьмого, руки – на дверную решетку для ведущих подсчет охранников, потом – во двор опорожнить ведро и – на работу с перерывом на обед и парочкой десятиминутных перекуров. Кино здесь бывало раз в неделю, а остальные вечера проводили в камере – или читали, или слушали радио, которое транслировалось на всю тюрьму. Баня тоже раз в неделю. В Оберне Бэрри написал десятки писем – и не только Анне, но еще матери и сестрам, Люси Мэннинг и Рите Эстабрук, которые по-прежнему жили в Вустере. Его определили в мебельно-столярную мастерскую, где он работал вместе с Джо Каприко. Здесь ему присвоили другой номер, он теперь был «заключенным № 43077», а на форме у него красовался белый круг, означающий, что он по обернской классификации принадлежит к первой категории, которую присваивают за хорошее поведение.

Обернские камеры мало чем отличались от Синг-Синга – такой же пережиток прошлого века: каменные кельи примерно два метра на метр, без туалета и водопровода. «В этих скворечниках, – писал один журналист, участвовавший в инспекторском объезде, – в душе человека копится пыль, а в мозгу плетут паутину пауки уныния». В Синг-Синге заключенных уже вовсю переводили в просторные и комфортабельные новые блоки, а для Оберна такие блоки лишь недавно появились в планах властей штата. В менее чем 1300 «кельях» размещались 1750 заключенных. Несколько сот человек, избавленных от необходимости ютиться в клаустрофобских каморках, ночевали на двухъярусных койках в коридорах.

Недовольство со временем росло, как гнойник. По ночам людям не давали покоя вши и клопы. Заключенные постоянно жаловались на отвратительную еду: власти штата выделяли на их питание жалких семь центов на один прием пищи одного человека – столько же, сколько во времена Гражданской войны. Единственный источник воздуха – решетки на дверных окошках, и узникам в камерах оставалось лишь давиться вонью собственных экскрементов. «Меня окружала жизнь, подобная смерти… изголодавшиеся души,