Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Юрьевна Борисова

с гласностью пришел конец «безответственности» журналистов и писателей, которые «вообразили себя чем-то вроде инквизиторов, не признававших ничьего суда над собою»[550]. С другой стороны, как уже обсуждалось в предыдущей главе, рос интерес к знанию эзотерическому, к религиозной проповеди и спиритизму. В этом контексте поиска истины и разочарования в печатной лжи становится понятным, почему суд присяжных, на котором в Англии и Франции ответственно «творилась истина», стал привлекать к себе внимание образованного класса.

«Свободное мнение в России есть надежнейшая опора свободной власти»

В целом просвещенная публика после Крымской войны стала чувствовать себя существенно повзрослевшей, способной к самостоятельности. Об этом стали писать публицисты разных направлений. Так, разночинец Н. Г. Чернышевский отразил это наблюдение в хлестком памфлете 1858 года «Русский человек на rendez-vous»[551]. Завязкой памфлета является изображение героя «Аси» Тургенева, который ощущает себя «скомпрометированным» признанием в любви девушки и объявляет ее виновной в этом. Чернышевский отмечал, что Тургенев изобразил своего героя вполне симпатичным молодым человеком, поэтому то, как он отверг сердечный порыв героини, вызывало раздражение читателей.

Это раздражение усугублялось тем, что герой понимал, что делает, и испытывал неловкость от «пошлости» своего поступка. Чернышевский как будто присоединялся к оскорбленным читателям и писал, что типический герой современной русской литературы отличался недееспособностью. Другие герои Тургенева, Герцена и Некрасова также были показаны как безответственные существа, только по виду напоминавшие взрослых мужчин. На деле они привыкли к опеке «дядек», под которыми Чернышевский понимал разных небескорыстных помощников, «утиравших носик» лирическим героям.

Мы разберем этот памфлет подробно ниже, а сейчас остановимся на том, как на эту же тему с той же резкостью выступал критик власти со стороны просвещенного дворянства И. С. Аксаков. Два года спустя после появления публикации Чернышевского, в конце 1861-го, Аксаков так же яростно протестовал против унизительного обхождения с его современниками как с несовершеннолетними. Как мы помним, тема совершеннолетия российской публики стала своеобразным лейтмотивом переживаний просвещенных дворян начиная с Радищева. В своем «Путешествии из Петербурга в Москву» он изложил заявку на право высказывать свое мнение публично как признак совершеннолетия подданных, «подтибрив» эту мысль у Канта. Там же у Радищева прозвучала мысль о ненужности цензуры, которая

сделана нянькою разсудка, остроумия, воображения, всего великаго и изящнаго. Но где есть няньки, то следует, что есть ребята, ходят на помочах, от чего нередко бывают кривые ноги; где есть опекуны, следует, что есть малолетные, незрелые разумы, которые собою править не могут[552].

В середине XIX века здравомыслящие люди еще могли принять ретуширование фактов, касающихся войны, так возмущавшее молодого ученого Худякова, но и у них уже определялся предел терпимости к манипуляциям в публичной сфере. Он был связан с духовной сферой, в которой личная ответственность человека и его воля мыслились автономными, с чем, как мы увидим ниже, соглашались очень разные в своих взглядах Чернышевский и Аксаков.

В Аксаковском фонде, в рукописном отделе Пушкинского Дома сохранилась не пропущенная цензурой статья И. С. Аксакова по поводу внезапного изменения обязательной молитвы по рекомендации митрополита Филарета в конце 1861 года[553]. Филарет внес добавления к обязательной, всем известной молитве сначала в своей домовой церкви, а потом и во всей московской епархии. Отныне молящиеся должны были также просить

отвратити всякий гнев на ны движимый и избавити нас от надлежащего и праведного Своего прещения, и простити нам всякое согрешение вольное и невольное, и помиловати нас, недостойных рабов Своих, в сердце сокрушенном рцем вси: молимся, услыши и помилуй[554].

Слухи о том, почему митрополит добавил слова о гневе Господа и что при этом имелось в виду, достигли Министерства внутренних дел. Владыке через московского губернатора был сделан запрос. Вынужденный давать объяснения, Филарет ответил подробным письмом, в котором изложил те опасности, которые представляла собой печать: там распространялись «мнения и учения противорелигиозные, противонравственные и противоправительственные», которые «многих заражают»[555].

Вполне возможно, что митрополит нашел не совсем приличным то, что с него потребовали подобных объяснений. Действительно, его пастырская власть была скомпрометирована разбирательством, инициированным Министерством внутренних дел. Представляется, что в сложившейся ситуации проявилось давнее соперничество государства и церкви в воспитании подданных, в очередной раз продемонстрировав главенство светской власти. Вероятно, подобная вольность сановников министерства была связана с тем, что Филарет в течение долгих лет был автором многих царских манифестов в царствование Николая I и Александра II. М. Б. Велижев, опираясь на специальные исследования, считает, что участие Филарета в составлении текстов царских манифестов имело большое политическое значение:

Религиозный язык Филарета позволял императору решить сразу несколько важных для него задач: поощрить использование патерналистского лексикона, уподоблений государства семье, самодержца – отцу, а подданных – детям; сделать монарха частью народа, не ставя под сомнение его авторитет; устранить на риторическом уровне существовавшее социальное неравенство между жителями империи, в равной степени подчиненными воле Творца и помазанника Божия; стимулировать в подданных покорность и гражданскую пассивность[556].

Однако сам Филарет, образованный и весьма разносторонний человек, кажется, не вполне разделял представления о пассивной читающей публике и приписываемой ей «детскости», недееспособности. Возможно, выступая незримым соавтором царских манифестов, он совсем не воспринимал себя чиновником и не считал использование властью его умений поводом к апроприации церковной проповеди, а заодно и молитвы. Об этом свидетельствует тот факт, что вынужденный давать объяснения властям по поводу изменений текста молитвы, он предпочел действовать публично. Митрополит тоже выступил в печати. В журнале «Душеполезное чтение» была опубликована анонимная, несколько сокращенная версия объяснений Филарета. Заметка называлась «Выписка из письма московского священнослужителя в Петербург, Декабря 17 дня 1861 года. По вопросу о дополнительном молитвенном прошении в московских церквах». Получалось, что этой заметкой митрополит через печать обратился к уму и совести своей паствы. Читатели должны были сами составить мнение о том, насколько этичным было требование МВД пояснять молитвенное слово верующих.

Именно эта заметка вызвала возмущение И. С. Аксакова. Точнее, не она сама по себе, а порядок действий владыки. Аксаков написал об этом критическую передовую статью в своей газете «День», выходившей с 1861 по 1865 год. В ней он обращал внимание публики на то, что митрополит опубликовал свои разъяснения по поводу несколько удлинившейся молитвы только после окрика из МВД. До этого владыке не приходило в голову обратиться к православным с живым словом, поясняющим его обеспокоенность выходками печати. Более того, когда во время кровопролитной Крымской войны народ ждал от церкви каких-то