Европа Гутенберга. Книга и изобретение западного модерна (XIII–XVI вв.) - Фредерик Барбье

или менее трудоемких процедур транслитерации. Элленист Виктор Берар описывает это явление даже во второй половине XIX века на примере «Македонии», газеты, основанной в 1865 году в Константинополе, и обращается к проблеме албанского языка:

Славежков помещал в свою газету наряду с болгарскими статьями также и статьи, написанные на греческом или даже словенском, но на македонском диалекте, причем набранные греческим шрифтом, поскольку многие болгары в Македонии, особенно пожилые, не знали словенского алфавита […].

Первейшее и самое большое затруднение состояло в том, чтобы зафиксировать албанский язык, который еще не имел письменности со строго определенными символами. «Албафоны» переняли турецкий шрифт, однако он не мог точно передавать все флексии албанской речи. Торговцы и клир обычно применяют греческие буквы, чтобы примерно записывать расхожие выражения […]. Валахи придумали новый алфавит из тридцати трех букв: двадцать пять латинских и десять модификаций этих латинских букв. На составление букваря, […] грамматик, словарей и школьных учебников ушло два года…[439]

Таким образом, если выбор и составление шрифтов первоначально отсылают к статусу текста и рукописного письма, переход к печатанию внедряет ряд других параметров и вносит момент игры в кодировку, расходящейся с теоретической схемой. И, конечно же, кодировка работает также и в качестве фактора культурного империализма.

Выбор шрифта участвует в конструировании кода на втором уровне. Этот выбор первоначально определяется природой текста, в соответствии со средневековым обычаем: готический шрифт крупного размера (textura) для Библии и Отцов Церкви, шрифт бастарда – для вульгарной латыни, римский – для классических и гуманистических текстов. Первый римский шрифт, использованный у Руша в Страсбурге в 1464 году, – своего рода промежуточный шрифт, сочетающий в себе традиционное начертание готического шрифта с более округлой формой, а потому с ним было проще работать граверам и словолитейщикам (он ближе к rotunda). Также своего рода задним фоном выступает неизменность географического расположения применения типографских шрифтов, в которой продолжают определенным образом существовать средневековая практика письма: римский шрифт (Италия и средиземноморские страны) противопоставляется готическому (немецкоязычным странам и Северной Европе), тогда как рейнские и особенно итальянские готические шрифты более «закруглены», чем немецкие готические. Самый красивый римский шрифт – это, прежде всего, antiqua, вырезанная и отлитая Жансоном в Венеции еще в 1470 году, в будущем она окажет весьма значительное влияние. Другой очень известный римский шрифт, созданный в Венеции Франческо Гриффо для Альда в 1496 году – Bembo, названный так по первому названию, напечатанному этим шрифтом[440].

Шрифт участвует в кодировке в том, что он также демонстрирует большую или меньшую современность книги и тип читателя, на которого она ориентирована. Известно, что парижские первопечатники сначала набирали римским шрифтом учебники для университета, но, поскольку этот рынок вскоре насытился, они попытались расширить число своих клиентов, выйдя на городскую буржуазию. С этого момента им приходится переходить на готический шрифт и батард, к которым привычны читатели «романов»[441]. Подобное целеполагание как нельзя более заметно в случае первопечатников-книготорговцев из числа гуманистов, таких как Альд: курсив Альда, также созданный Гриффо в 1499 году, представляет собой великолепный шрифт, для которого было вырезано примерно 150 пуансонов, в числе которых более шестидесяти лигатур. Число последних указывает на то, что была сделана попытка воспроизвести рукописное письмо гуманистов: посредством начертания символов и определенной эстетики линий превозносится статус автора, древнего или современного, а также текста, и уже в связи с ними – печатника и его круга. Парижская история «королевских греков» иллюстрирует эти феномены особенно ярко: Пьер Шатель заключает в 1540 году договор с гравером Клодом Гарамоном на создание греческих пуансонов, за которые платит Робер Эстьенн. В начертании шрифта будет воспроизведен почерк критского каллиграфа Анжа Вержеса, который работает с коллекцией греческих рукописей в Фонтенбло. Сложность состава шрифта доходит до крайности, поскольку в нем присутствуют не только варианты определенных букв, различающиеся в зависимости от позиции в слове (β и y, σ и ς и т. д.), но также особенно велико число лигатур (например, 27 для одной только начальной γ). Первая книга, напечатанная этими великолепными шрифтами, – это «Церковная история» Евсевия Кесарийского (1544).

Опыт и технические возможности разных мастерских налагают ряд ограничений на решения, которые изначально носят открытый характер. Возможности мастерской будут ограничиваться шрифтами, находящимися в ее распоряжении, и финансовыми условиями издания: шрифт и верстка определяют расходы на бумагу и набор, а также организацию и скорость труда в мастерской. Выбор формата меняется в зависимости от региона: так, известно, что в XVI веке самые крупные форматы (ин-фолио) больше распространены в Германии и Италии, тогда как ин-октаво и в меньшей степени ин-кварто распространены во Франции. В Антверпене, где типография появляется в 1481 году, в период 1491–1500 годов насчитывается менее 7 % ин-фолио, что можно сравнить с 28 % в Страсбурге и 47 % в Венеции. В числе 254 наименований, вышедших в антверпенских книгопечатнях Матиаса ван дер Гуса и Герарда Леу, исключительное место занимают малые форматы: тридцать одна книга в ин-октаво, двенадцать – in-16 и даже in-24, и такие форматы достаточно редки для периода инкунабул. Конечно, это явление сочетается с игрой формы и содержания: в Антверпене относительную распространенность малых форматов следует также соотнести с массовым распространением религиозной литературы.

Выстраивать иерархию и создавать разметку

Контур текста определяется версткой, которая может быть выполнена в виде длинных строк или столбцов, в зависимости от формата книжного тома (мелкий формат менее приспособлен к столбцам, если только не использовать очень мелкий кегль) и природы его содержания.

Теория текста позволяет проводить с ним углубленную аналитическую работу. На Западе первый текст, который стал предметом такого изучения, – это Писание, но постепенно принципы, изобретенные для того, чтобы представлять, читать и интерпретировать Библию, будут распространены (получив при этом значительное развитие) и на области текстов светского характера, особенно начиная с XVI века. Верстка Библии традиционно придерживается, вплоть до наших дней, разбивки на два столбца, опираясь на двойную парадигму оригинального текста и его традиции. Верстка будет показывать различные уровни текста и отношение между ним и его комментариями: наиболее распространены глоссы, в первую очередь Валафрада Страбона (IX век), Ансельма Ланского (XI век) и Петра Ломбардского (XII век), а также Postilla Николая де Лира[442], причем последние неоднократно переиздавались в печатном виде вплоть до конца эпохи Старого порядка[443]. В принципе, глосса Валафрада Страбона является глоссой, обрамляющей основной текст, а потому она и расположена вокруг текста и набрана более мелким кеглем и с меньшим межстрочным интервалом. Глосса Ансельма Ланского является, напротив, межстрочной глоссой. Желание следовать этим традиционным приемам, как в монументальном издании Библии, выпущенном в Страсбурге Рушем для Кобергера около 1480 года, значительно усложняет верстку и всю типографскую работу в целом[444]. В других случаях расположение текста попроще: в майнцском издании «О граде Божьем» 1473 года текст и комментарии чередуются по главам, каждый раз воспроизводится инципит, а каждая глава открывается нарисованным инициалом.

Верстка Библии-полиглотты развивает эти подходы, переориентируя их на филологические задачи: сравнение разных версий текста позволит уточнить его смысл и, как тогда надеялись, приблизиться к оригиналу, то есть слову Божьему. Лефевр д’Этапль подготавливает свою «Псалтирь в пяти вариантах» (Quincuplex Psalterium), работая с книжными коллекциями Сен-Жермен-де-Пре, и публикует ее у Анри Эстьенна в 1509 году.[445] В этом издании страница разбита на четыре столбца для различных латинских версий, к которым он добавляет свою собственную версию. Лефевр, хотя и отказывается от доктрины четырех смыслов ради работы над самим текстом, продолжает полагаться на латинские переводы и адаптации текстов, которые в некоторых случаях и сами были переводами, в частности на греческий (Септуагинта). Псалтирь-полиглотта генуэзского доминиканца Агостино Джустиниани (1470–1536) опубликована в 1516 году: в ней на двух страницах разворота даны варианты на еврейском (масоретский текст), греческом, арабском, из арамейского Таргума, вместе с латинскими переводами (за исключением арабского) и, наконец, схолиями из Мидраша и каббалистической традиции. Первая полная Библия-полиглотта – это полиглотта кардинала Сиснероса, печатавшаяся в Алкале с 1514 по 1517 год.[446] Расположение текста на странице показывает, что еврейский считается основополагающим языком, на который надстраиваются другие. В случае Священного Писания генеалогия текста доходит до конструирования генеалогии языков, в которой еврейский, язык Творения и единственный допотопный язык, неизбежно оказывается самым древним.

Различные методы типографского набора помогают чтению,