Европа Гутенберга. Книга и изобретение западного модерна (XIII–XVI вв.) - Фредерик Барбье

В Италии, во Франции, а также во фламандских землях получают развитие другие школы гравюры. В Италии, где больше используется медь, стиль предпочитает штриховой эскиз и построения перспективы внутри сценографического куба, как на титуле венецианского издания Геродота 1494 года, в иллюстрациях «Знаменитых женщин» 1497 года и, главное, в знаменитом «Сне Полифила», изданном Альдом Мануцием в 1499 году. Во Флоренции Бальдо Бальдини (ум. в 1487) иллюстрирует «Данте» Николауса Лаурентии, «Алемануса» (прозванного Никколо Тедеско – он был выходцем из Бреслау), с комментариями Кристофоро Ландини (1481). Предварительные рисунки, ныне утраченные, возможно, выполнил Боттичелли (ум. в 1510). В 1480-е годы Париж добивается большой независимости в области печатных изображений. Стиль здесь иной, поскольку некоторые миниатюристы, по-видимому, переключились на ксилографию, тогда как в Германии она была скорее новым искусством. В качестве примера можно привести такие классические работы, как «Море историй» (Пьер Леруж, 1488) или же различные издания Верара. Антуан Верар, возможно, выходец из Тура, и сам является художником, он ориентируется на книгоиздание и специализируется на иллюстрированных книгах. Он собирает уникальную коллекцию особенно тщательно выполненных ксилографических досок, которые использует для своих изданий[461]:

Подбирая особым образом тексты на французском языке, уделяя большое внимание качеству своих публикаций, проявляя способности в подборе и расположении иллюстраций, [он] пытается завоевать […] публику одновременно ученую и богатую, разбирающуюся в роскоши и открытую новой красоте, красоте, которая рождается из одних лишь черно-белых гравюр по дереву. Именно этот глобальный принцип, который, по всей видимости, стоит во главе его деятельности, […] отводит ему особое место на парижском книжном рынке тех времен, выдвигая на первый план совершенно нового участника – издателя, который идентифицируется по своей издательской политике (Э. Туле).

Основной специальностью парижского книгоиздания конца XV – начала XVI века являются знаменитые часословы малого формата с великолепными иллюстрациями. Стиль этих книг сначала был «готическим», но в 1508 году книготорговец-печатник Симон Востр переходит к другой модели «часословов в античном стиле», так что мы снова сталкиваемся с проблематикой декоративного аспекта в иллюстрациях.

Наконец, прогресс в технологии создания изображений способствует изменению условий публикации научных текстов, а также самого построения научного знания. Такие изменения заметны, к примеру, в области естественной истории – в гербарии Леонхарта Фукса (1542)[462], анатомии Везалия (1543)[463] или же в геологии Агриколы (1556)[464]. В своей «Истории животных», публиковавшейся с 1551 года[465], Конрад Геснер желает предложить «целую библиотеку в одной книге». Структура работы опирается на сочетание разных элементов, благодаря которому слово и печатный дискурс становятся главными составляющими инструментов познания. Среди таких элементов есть и список авторов – начаток специальной библиографии, который позволяет контролировать уровень работы. В серии таблиц устанавливается соответствие значений, то есть имен животных, в разных языках (латинском, еврейском и народных языках). Наконец, Геснер предлагает настоящее «руководство по применению» (ordo capitum) статей, описывающих разные виды: эти статьи встроены в общую рамку и разбиты на подчасти (a, b, c, etc.), каждая из которых посвящена какой-то частной проблеме – например, способу воспроизводства вида. Главной проблемой зоологии наряду с наименованием является классификация видов, которую автор излагает в своих пяти томах (четвероногие живородящие, четвероногие яйцекладущие, птицы, рыбы, змеи), внутри виды расположены в алфавитном порядке, и для каждого есть иллюстрация в технике ксилографии. У Геснера классификация печатных описаний воспроизводит классификацию внешнего мира, а информация обладает ценностью и сама по себе, и в качестве элемента систематически анализируемого ансамбля: научный дискурс функционирует в качестве образца объективной реальности, организационную структуру и одновременно детали которого будет передавать печатный текст. Мир одушевленных существ оказывается сведенным воедино, расклассифицированным и проанализированным в книге, которая представляет собой своего рода зеркало этого мира: иллюстрация обогащает ее в качестве системы знаков, задействованных в более общей системе. Цель – энциклопедизм, если учесть, что Геснер публикует универсальную библиографию и энциклопедию по зоологии и умирает, не успев довести до конца «Историю растений», которая должна была завершить этот ансамбль.

«Книга-машина»

С механизацией «искусства письма» статус и роль медиа меняется – вначале медленно, но потом все быстрее, приводя к глубоким последствиям. Отныне книга работает на манер информационной «машины» (то есть она сохраняет и предоставляет информацию), в которой программа (среда и производство текста в виде книги) совмещается с содержанием (текстом):

Мы уподобляем книгу машине, и причина в том, что это слово указывает на понятие «функционального механизма», то есть собрания частей, взаимодействие которых нацелено на достижение заранее запланированного результата. В этом смысле книга является, конечно, машиной, которая должна передавать текст-образец, превращая его в текст-образ, заново скомпилированный на новом носителе[466].

Мы отмечали, что в средневековой традиции текст не признавался в качестве текста, поскольку внимание читателя было обращено на означаемое, дух текста, который обладает абсолютным приоритетом перед буквой. Важно передать определенное сообщение, которое, так сказать, не зависит от дискурсивной формы, которая будет или не будет ему придана: таков проект Исидора Севильского, который начинает заниматься своими работами по компиляции, чтобы обеспечить соединение испано-романской культуры, обращенной на античность, и готической христианской культуры[467]. В этом как раз и заключается весь интерес творчества Исидора Севильского для каролингской реформы, – оно постулирует наличие возможной связи с античностью и предоставляет средства, позволяющие такую связь установить, даже если сами тексты отсутствуют:

Судя по всему, до конца Средневековья историческая и филологическая задача, требующая передать или найти произведение определенного автора в той именно форме, в какой он нам желал его передать, возникала редко. В соответствии с общепринятой идеей, любой письменный текст, который нацелен на обучение, можно усовершенствовать, […] и не признаются никакие причины, которые бы мешали подгонять его на потребу дня или улучшать его, внося те или иные дополнения…[468]

Первая революция – революция семиологии: схоластика систематически обращает внимание на знак как собственно знак, то есть на слово как собственно слово. Буквальный уровень дискурса теперь можно снова исследовать, и с текстом и его составляющими будут работать, пытаясь определить его возможный смысл. Второй феномен возникает в Италии, начиная с 1300-х годов, вместе с Ренессансом, когда внимание стали привлекать античные тексты, которые пытаются найти в их изначальной чистоте, не ограничиваясь многочисленными компиляторскими и комментаторскими работами, существенно затемнивших изначальный смысл. Эти итальянские гуманисты, знакомые со многими прелатами, воспользуются своим пребыванием на Базельском соборе, чтобы «прошерстить» библиотеки монастырей Южной Германии в поисках рукописей, из которых можно было бы добыть ранее не известные тексты античных классиков. В манускриптах гуманистов текст представляется отныне сам по себе, будучи вставленным в оправу почерка и роскошных украшений.

Книгопечатание подвижными литерами откроет новые направления такого рода разысканий: у Альда на некоторых титульных листах приводится только краткое название произведения, шрифтом, основанным на прописных римских буквах: это название отсылает, очевидно, к древней эпиграфике. Статистика «классических инкунабул» позволяет уточнить анализ[469]. Наконец, увеличение числа печатных книг подвергает глубочайшим изменениям саму категорию интертекстуальности, причем это развитие совмещается с изменениями в практике чтения. Первым показателем трансформации статуса текста и системы интертекстуальности является появление и систематизация постраничных сносок[470]. Но в целом, как только совершается переход к той или иной форме экстенсивного чтения, мы вступаем в логику упадка всего того, что относится к традиционному жанру компиляции и «суммы». И наоборот, рефлексия по поводу текстов определяет их в качестве предметов, которые можно будет лучше использовать и разграничивать благодаря, с одной стороны, библиотекам, а с другой – работе по составлению библиографии, причем первым идеальным типом библиографии является «Библиотека» Геснера. Другие важные следствия изобретения книгопечатания с подвижными литерами в плане идентификации современного текста проистекают из развития народных языков, тексты которые обычно не сопровождаются глоссами, но принимаются в качестве самодостаточного целого, а утверждение функции автора движется в том же направлении.

Печатная книга функционирует, с другой стороны, в качестве системы инструментов, обеспечивающих взаимодействие между читателем и миром: книга создает