Европа Гутенберга. Книга и изобретение западного модерна (XIII–XVI вв.) - Фредерик Барбье

Проблематика «публичности»

Вторжение нового медиа ведет к ряду важных следствий, среди них появление парадигмы, которая, не будучи совершенно новой, представляется теперь в новых терминах: «публичности» или «публичного пространства» и «публики»[477]. Конечно, на этом этапе распространение «буржуазного» Нового времени остается довольно неравномерным: в основном читательская аудитория присутствует в городах, особенно в наиболее крупных и активных, тогда как сельский мир по-прежнему глубоко погружен в сферу устной коммуникации, которая в конце концов проявит себя даже в таком явлении, как «Великий страх» в 1789 году[478]. Однако в городе изменения налицо: гражданские и религиозные власти обращаются отныне к прохожему уже не только через глашатаев, но и при помощи печатных объявлений, по примеру епископа Макона, напечатавшего у Ноймайстера объявления о назначении нового архиепископа Лиона, которые были вывешены в городе (1489)[479]. Точно так же публикуется все больше листовок и брошюр о новостях, битвах, въезде королей в города и т. д., на которых будут специализироваться некоторые мастерские, не говоря уже о собственно уставных текстах. На первом листе «Королевских ордонансов», напечатанных в Тулузе в 1499 году, наивная ксилография изображает Людовика XII в окружении гражданских чиновников и прелатов, которым он передает некий документ – скорее всего, речь идет о тексте самих этих ордонансов[480]. Продукция такого рода становится все более значимой: например, в 1540 году парижане Жиль Коррозе и Жан (III) Дю Пре издают «Триумфальное и великолепное вступление» Карла V, дофина и герцога Орлеанского в Валансьен (21 января 1500 г.), а также «Копию писем, отправленных из Орлеана» с повествованием о вступлении императора в этот город в предыдущем году. Также ими издано «Приказание, отданное и принятое при вступлении высочайшего и могущественного принца Карла, августейшего императора, в город Париж»[481]. Такие небольшие произведения, объявления или книжечки на несколько страниц ин-октаво или ин-кварто печатались, опять же, очень быстро, без больших инвестиций, а потом быстро расходились, то есть, как и в случае Гуттенберга и его «Индульгенций», это была своего рода спекуляция. Здесь представляется совершенно ясным то, что развитие рынка в определенной мере происходит из-за инновационного характера продукта, но также является следствием издательской политики профессионалов книжного дела. Добавим к этому, что большинство подобных публикаций не сохранилось, как и следовало ожидать.

Некоторые события более перспективны, то есть, скажем так, их проще эксплуатировать в медийном плане. В 1475 году отмечается папский юбилей Сикста IV и тут же выходит небольшая публикация Mirabilia Romae – в Риме в Сант-Орсо (у Иоганна де Рено) и в Тревизо. Андре Шастель, изучая разграбление Рима имперскими войсками в 1527 году, указывает на новшество, заключавшееся в значительном резонансе события, а потому он не колеблясь заявляет, пусть и несколько преувеличивая, о «мнении» христианского мира, «прессе» и даже «журналистике»:

Вести о важных событиях всегда распространялись среди народа. Но в случае взятия и разграбления Рима в мае 1527 года можно более точно проследить изменения в мнении христианского мира и разошедшийся благодаря прессе резонанс. На протяжении […] более чем 30 лет войны в Италии сопровождались выпуском листовок, «уток», Flugblätter, которые стали играть совершенно новую роль в общественной жизни. […] Статистика красноречива: если в те времена и правда случилось сенсационное событие, количество памфлетов и листовок, за которыми следовали краткие донесения, напечатанных в спешке и на многих языках, показывает, что таким событием как раз и был май 1527 года […].

В самом деле создается впечатление, что мы имеем дело с рождением журналистики – во взрывном росте новостей (storie), сенсационных листков и более или менее фантастических комментариев. Giudicio – так называли короткий отчет о событии, который тут же печатался и продавался в виде отдельных листов на местах. Около 1527 года эти импровизированные газеты добились ощутимого успеха. Некоторые письма Аретино, напечатанные на листовках, чтобы получить быстрое распространение, представляли собой такие giudici, то есть страницы «газет», которых тогда еще не было, то есть можно сказать, статьи[482]. Во время разграбления почти везде размножились эти «специальные издания», и именно тогда господин журналист узнал о своем предназначении: в высших кругах от него требовали giudizi и pronostici, которые были попросту шутовскими заявлениями, откровенными пародиями на астрологические прогнозы с общедоступным комментарием по актуальной ситуации […]. Через несколько лет Аретино […] придумывает роль глашатая, выкрикивающего storie (новости), который оглашает «большие заголовки»: «Хорошие новости, новости: война с турками в Венгрии, проповеди братьев Мартен, Собор, новости, новости, события в Англии, кортеж Папы и императора, обрезание воеводы, разграбление Рима, осада Флоренции, сохранение Марселя и заключение мира, новости, новости»…[483]

Таким образом, мы сталкиваемся с принципами новой экономики, экономики «реального времени», которая позволяет узнавать (и видеть) то, что происходит в настоящее время в королевстве и в мире. Эти значимые процессы продолжатся и в современной информационной экономике, порождая проблемы, которые, похоже, сохранятся в неизменном виде на протяжении веков. К числу главнейших следствий развития «публичности» относится также в определенной мере и появление «великих авторов» (сегодня в таких случаях говорят о «звездах»), начиная уже с Эразма Роттердамского, но также можно было бы вспомнить и о Лютере. Их слава делает из их произведений надежные рыночные ценности, так что, как мы уже отмечали, они иногда сами жалуются на такую медиатизацию, когда какое-нибудь произведение публикуется без их разрешения. Основным вопросом вскоре становится то, в какой мере эта отныне доступная «публичность» касается собственно политического поля.

Амбивалентности репродуцирования

Печатание подвижными литерами создает и другую проблематику, которая в эпоху Нового времени становится все более заметной, а именно проблематику репродуцирования[484]. Когда увеличивается количество экземпляров одного и того же издания, вопрос текста и его воспроизведения ставится, на самом деле, в других терминах: текст становится проще изучать, поскольку он подлежит критике, позволяющей конструировать его генеалогию и определять таким образом версию, считающуюся лучшей, которую могут путать с оригиналом. Тем не менее в дискурсе гуманистов порой высказываются определенные опасения касательно пользы книгопечатания, то есть репродуцирования, причем с точки зрения филологии[485]. Конечно, с одной стороны, массовое распространение создает возможность для развития исследовательской деятельности, поскольку каждый может работать с одной и той же версией, и результаты будут сопоставляемыми, а потому и накапливаемыми. Однако, с точки зрения, в частности, Эразма Роттердамского, этот довод в значительной мере сводится на нет невозможностью осуществлять внешнюю критику по отношению к печатному тексту: исследование рукописи позволяло филологу проводить различие между разными почерками, то есть следующими друг за другом стратами текста, предоставляя ему больше свидетельств, уничтоженных печатной стандартизацией. Бюде говорит то же самое, выражая в своем комментарии к «Пандектам» (1508) сожаление о том, что у него нет рукописей, необходимых для проведения этой работы. Соответственно, сбор манускриптов, которым он вскоре займется в должности главного хранителя библиотеки Фонтенбло, позволит иметь серьезный инструмент для возможности работы с текстами. На этом уровне книгопечатание, умножая число экземпляров, вроде бы должно было увеличить и возможности исследовательской работы. К сожалению, из-за жадности печатников качество текстов у них часто отходит на второй план. Дело не только в том, что репродуцированию подвергаются издания, как хорошие, так и полные ошибок, но и в том, что последствия, вызванные рыночным подходом, еще больше способствуют снижению общего качества. Когда Эразм Роттердамский получил свой экземпляр Галена, выпущенного Торресанусом, он был удручен его низким качеством:

Очень неприятно видеть столь великого автора, изданного за такие большие деньги, но с таким количеством ошибок, как и большинство других произведений, которые приходят к нам сегодня из Италии. Видишь, до чего доводит жажда наживы! Какое же кощунство совершают ради нескольких золотых монет, которые могли бы пойти на оплату знающего корректора[486].

В конечном счете качество текста понижается потому, что книга стала товаром, хотя именно этот ее статус и мог бы стать источником определенных гарантий. Структура гильдий и внимание, которое они уделяют компетентности профессионалов и качеству продукции, и в самом деле могли бы стать в книгопечатании столь же важным фактором, как и в других отраслях. Однако Эразм сетует как на то, что книгопечатание, как новый вид деятельности, не встраивается полностью в корпоративные рамки,