Прагматика и поэтика. Поэтический дискурс в новых медиа - Екатерина Захаркив

нам помилуй нас молчи нас и помилуй нам <…>

светлая моряна помолчи нас!

святая моряна помилуй нас!

Примеры креативной семантической валентности глагола молчать в современной поэзии подробно анализирует Л. В. Зубова, отмечая, что «поэты явно не мирятся с тем, что глагол молчать лишен объекта», и это подтверждается многочисленными примерами употребления этого глагола как переходного [Зубова 2021: 576]. Различные семантические особенности глагола молчать, который открывает новые валентности (например, на тему сообщения), вступая в коммуникативную ситуацию, рассматривает Н. Д. Арутюнова [2000: 420]. О значимости категории молчания для собственной поэтической системы Мнацаканова писала в эссе о Хлебникове, подчеркивая пограничность, переходность молчания и звука как онтологических первооснов языка: «Молчание. Как часто оно говорит громче слов. Неизвестно, однако, громче ли, но известно, что – лучше. / Молчание: великое искусство жизни и искусства. / Молчание прекрасно уже потому, что оно бесконечно» [Мнацаканова 2004: 136].

У Мнацакановой сопоставление помолчи нас и помилуй нам представляет собой и выстраивание антонимической пары глаголов говорения и молчания, и преодоление оппозиции двух видов речевого действия – проявления и не-проявления говорения. С этим связана и окказиональная транзитивность глагола молчать, который в поэтическом языке Мнацакановой обладает такими же коммуникативными возможностями и валентностями, как и глаголы говорения.

К формам такой аномальной сочетаемости полисемичных глаголов говорения относится и плачьте нас. Нетранзитивный глагол развивает новую валентность на объект, а вместе с ней и новое значение: плакать понимается как транзитивный глагол оплакивать.

– лентой века плетите летите ловите нас

плачьте нас

– плачьте гулко простите прощайте летите

волною над Летой-рекою

Говоря о показателях перформативности поэтического высказывания, отметим и такую черту поэтики Мнацакановой, как окказиональное употребление дейктиков. Если в целом дейктические маркеры индексируют указание на актуальную коммуникативную ситуацию в реальности, то их неконвенциональное употребление в поэтическом тексте выражает тенденцию к новым формам выражения субъективности с помощью речевых жестов.

В текстах Мнацакановой эксперимент с дейксисом вписывается в общую стратегию контекстуальной динамизации отношений между отдельными элементами в составе слова и речевых отрезков и возрождения исторических языковых процессов на локальном уровне. Это проявляется и в паронимической аттракции, и в аномальном согласовании, и в транзитивизации, и в образовании неологических лексических и лексико-грамматических единиц. Дейктики окружают глаголы, присоединяясь к ним и образуя окказиональные сочетания. Основной целью такой поэтической стратегии оказывается не столько создание неологизмов, сколько динамизация межсловесного пространства, передача процессуальности смыслообразования, прагматического функционирования и морфосинтаксических связей.

В работе по истории языка Т. М. Николаева вводит понятие «партикулы», или «блуждающей частицы», уделяя особое внимание способности частиц присоединяться к другим словам, комбинироваться друг с другом, создавая многоэлементные контактные последовательности в синхронии и диахронии языка. Партикулы могут порождать союзы, местоимения и новые частицы: «прилипание» партикул друг к другу создает лексикализованные (да-же, и-бо, ли-бо), грамматикализованные (къ-то, чь-то) и полуграмматикализованные (-а-ко, -ли-ко) комбинации [Николаева 2008: 299–300]. О внимании поэтов к истории языка, вплоть до обращения к языковой «палеонтологии», пишет Л. В. Зубова, отмечая, что

современные тексты становятся серьезным источником изучения истории языка, а история языка помогает во многом понять эти тексты, которые и возникают из внутренних потребностей самого языка [Зубова 2000: 41].

«Оживление» активности в морфемном составе слова выводит в фокус внимания дейктики (частицы, местоимения), которые начинают функционировать как клитики, или «партикулы», «прилипая» к фонетически варьируемому ряду глаголов (НАСтанет МАРт как будет МРАк насТАМнет; но МРАк нагрянет будто МАРт нас тянет) или прилагательных (МЫМНЕМЫМНЕ):

НАСтанет МАРт как будет МРАк насТАМнет

Нестанет НЕ станет настанет НАС <…>

НЕ СТАНЕТ НАС но БУДЕТ МАРТ настанет

и снова встанут СВЕТЛО вечера

но МРАк нагрянет будто МАРт нас тянет <…>

НЕ СТАНЕТ НАС, НО СНОВА МАРТ НАГРЯНЕТ

не станет нас настанет настамнет нет нет неет

НАСТАМНЕТ НАС стемнеет нас и снова МРАк

нагрянет

Как видно из примеров, перераспределение морфемного состава слова происходит под влиянием фонетического созвучия слов и выделяется графически. Подобно языковым процессам в диахронии, в текстах Мнацакановой элементы слов отрываются от одних лексических единиц и интегрируются с другими, асемантические элементы получают лексическое значение, а лексические единицы грамматикализуются.

Семантические связи в текстах Мнацакановой формируются на основании паронимической аттракции – приема, который восходит к «внутреннему склонению слова» и возрождению внутренней формы слова у В. Хлебникова, но получает новое развитие. У Хлебникова в качестве базовых элементов выступали отдельные звуки (например, поиск смысловых инвариантов в словах, начинающихся с одной согласной буквы), а также корни слов, которые выделялись в результате экспериментов на морфо-деривационном уровне (Лицо, могатырь! Могай, моган!, «Зангези»). Основным приемом у Хлебникова было парадигматическое варьирование корней и совмещение в контексте новых слов, что должно было привести к созданию нового «звездного языка», близкого к универсальным языкам Г. Лейбница и Р. Декарта, с точки зрения поиска смысловых первоэлементов, но идущего дальше, устремленного не к логической операции вычисления значения более сложных понятий из простых, а к бесконечному сверхсмысловому приращению слова.

С одной стороны, паронимическое сближение и употребление омоформов у Мнацакановой восходит к экспериментам Хлебникова. Схожая равноправность различных интерпретаций одного и того же словоупотребления осмысляется Н. Н. Перцовой в «Словаре неологизмов Велимира Хлебникова»:

Каждая из словоформ (в порядке, заданном в тексте) могей, могай, могай, могей, могуй может быть осмыслена как существительное (ср. злодей, вихляй, холуй) и как глагол в повелительном наклонении (ср. смей, играй, рискуй) [Перцова 1995: 19].

С другой стороны, в рассмотренных примерах, и прежде всего в активизации полисемии у глаголов, обладающих значениями речевого и неречевого действия, наблюдается тенденция не к поиску смысловых первоэлементов и созданию нового универсального языка, а к актуализации высказывания здесь-и-сейчас за счет повышения его перформативности. Именно поэтому Мнацаканова выводит в фокус глаголы речевого действия, которые обладают интенсивной иллокутивной силой и перформативным эффектом. Слово обозначает действие, но, в отличие от обыденного языка с его определенным спектром действий (репрезентативы, директивы, комиссивы и др.), поэтическое слово обладает иной, повышенной перформативностью. Оно маркирует речевой акт, который не может войти в существующий список перформативов. Для Мнацакановой важно обнажить зыбкость границ между обыденной и художественной реальностями, когда само действие – простить и прощаться, тянуть и молить – перформативно указывает на возможность транскодирования высказывания между разными модусами его производства и интерпретации.

Сравнивая парономазию у Хлебникова и