Прагматика и поэтика. Поэтический дискурс в новых медиа - Екатерина Захаркив

в мире Хлебникова ведет к словотворчеству, то в мире Мнацакановой под давлением мерзких и страшных событий парономасия становится способом выражения окружающего распада [Янечек 2003].

Поскольку Дж. Янечек исследовал конкретный текст Мнацакановой – «Осень в Лазарете Невинных Сестер. Реквием в семи частях», такой вывод, убедительно вытекающий из анализа текста, заставляет задуматься о возможности распространения его на более широкий контекст всего ее творчества. Обращение к книгам Мнацакановой разных лет дает основания сделать вывод, что в фокусе ее языкового эксперимента были не только фиксация трагического «распада», но и пересобирание, приращение смыслов и развитие новых семантических и синтаксических валентностей единицы: от микроуровня фонем и морфем до макроуровня интермедиальных и интердискурсивных переходов. В этой постоянной смысловой динамике, основанной, в том числе, на акцентировании прагматических функций глаголов говорения, заложено перформативное воздействие ее текстов на адресата и реальность.

Как отмечает В. П. Григорьев, в основе хлебниковского языка лежит семантизация согласных, значение которых определяется словами из ключевых семантических полей («пространство», «движение», «математические действия») [Григорьев 2006: 217]. Сравнивая этот прием с поэтикой Мнацакановой, мы можем выделить новые уровни семантизации: это и семантизация молчания и пауз, отдельных пунктуационных и графических знаков, которые наполняются двойным смыслом, служа не только вербальными, но и музыкальными элементами; и параллельные процессы семантизации и грамматикализации прагматических маркеров и лексических единиц; и создание эффекта «синкретичной полисемии», вовлекающей глаголы говорения в формирование новых смыслов всего текста. Важно также и то, что языковой эксперимент Мнацакановой, в отличие от экспериментов Хлебникова, не ориентирован на создание новых слов как основы нового языка. Для поэтессы важнее вовлечение разных модусов и медиа, создание текста, охватывающего вербальный, музыкальный и графический модусы.

Глава 3

«И голоса умолкшего – прошу – примите место»

Акты речи и молчания в поэзии Г. Айги

§ 1. Поэтическое высказывание: на границе внутренней и разговорной речи

Особенностью поэтики Геннадия Айги является, с одной стороны, иноязычие, сформированное на границе чувашского и русского языков, внутренней и разговорной речи, шаманского камлания и народных песен, а с другой – выход за границы слова, к тишине и – параллельно – в другие семиотические системы. В поэтике Айги интерференция возникает не только между разными языками, но и между различными знаковыми системами. Образуя зоны межсемиотического контакта, в которых взаимодействуют вербальные и невербальные средства, тексты Айги представляют собой полимодальные комплексы, речевые действия, направленные как на внешнего адресата, так и на внутреннего субъекта, а коммуникативная структура «внутренней речи» (по Л. С. Выготскому) накладывается на модель «автокоммуникации», что выражается посредством многочисленных прагматических маркеров и метаязыковых элементов.

Анализируя глубинную природу поэтического языка Айги, А. П. Хузангай описывает ее через понятие языка как универсальной семиотической структуры (языка поэзии, музыки, живописи – языка искусства вообще), где тексты «возникают из глубинного пересечения сокрытых смыслов, живописных плоскостей, музыкальных интонаций и пауз» [Хузангай 2017: 130].

На волне «перформативного поворота», распространившегося в 1960-е годы под влиянием философии обыденного языка Л. Витгенштейна и теории речевых актов Дж. Остина, в литературе формируется установка на перформативность (в виде перформанса, активного вовлечения адресата в художественный акт и пр.). Поэтические практики 1970-х также были направлены на перформативное воздействие на адресата. Однако эта перформативность по-разному реализовывалась в концептуализме и в неоавангарде.

Так, концептуалисты, вводя понятия концепта и концепции в центр художественного высказывания, работали с паттернами разговорной речи или фрагментами идеологического дискурса (И. Кабаков, И. Холин, Л. Рубинштейн, Д. А. Пригов и др.). А неоавангардисты от прагматических разрывов на внешней поверхности дискурса погружались к внутренней речи субъекта в форме диалога между разными языками (чувашским, французским, немецким, латынью, как у Г. Айги и Е. Мнацакановой) или в обращении к предшествующим стадиям развития своего языка (к диалектам, диглоссии, древнерусскому, как у В. Сосноры). В неоавангарде формируется особая стратегия поэтической коммуникации, противостоящая, с одной стороны, тоталитарному дискурсу, распространенному в официальной поэзии, а с другой – тем практикам поэтического письма, построенного на переосмыслении и фрагментации разговорной речи как одного из регистров проявления индоктринального дискурса, которые сформировались в концептуализме.

Общей тенденцией, характерной для экспериментальной литературы этого периода, стало остранение собственного языка, который с помощью нарушения нормативных синтаксических связей и прагматических функций обретал статус иностранного, чужеродного. В неоавангарде такое остранение было связано с преодолением языковой нормы и речевой конвенции с помощью включения в поэзию разговорной речи не столько в формате обрывочных коммуникативных фрагментов, сколько в виде прагматических маркеров, выступающих в функции метаоператоров и дающих новые инструменты для диалога внутри языка. Прагматические связи при этом распространяются двунаправленно: как по направлению между знаком и внешним адресатом (читателем), так и по направлению между знаком и самим отправителем (поэтом), участвуя в процессе автокоммуникации.

§ 2. Непредикативные формы глаголов как показатели атемпоральности

Далее мы рассмотрим подробнее прагматические параметры, которые становятся одними из ведущих в поэтическом языке Г. Айги, – речевые акты. В поэтическом языке Айги предикативные формы глагола (спрягаемые формы) регулярно вытесняются с помощью непредикативных форм (инфинитивов, причастий и деепричастий), эллипсиса и номинализаций. Уход от предикативности является значимым маркером прагмасемантического измерения его текстов, прежде всего во временном аспекте. Как в функционально-грамматической, так и в прагматической перспективах, характеристика действия и коммуникативной ситуации в этих текстах выражается с точки зрения «внутреннего времени»[128]. Развивая идею А. В. Бондарко о «внутреннем времени» номинализаций, которое выражается прежде всего посредством семантической категории аспектуальности, можно говорить о разных языковых уровнях и грамматических формах реализации «внутренней темпоральности», основанной на уходе от четкой глагольной детерминации действия, в отдельных авторских поэтиках, как в случае Айги. В его текстах происходит сдвиг от характерного для поэтических текстов настоящего или прошедшего времени (в случае лирической и эпической поэзии, соответственно) в область атемпоральности, с характерной для нее процессуальностью, длительностью и отсутствием временных границ.

Обращаясь к анализу глагольного времени в поэзии Айги, Н. А. Николина отмечает, что в результате употребления множественных непредикативных форм в его текстах «форма времени глагола отсутствует как исходный дейктический центр» [Николина 2006: 24].

Эта важная проекция грамматического времени в область прагматической категории дейксиса позволяет сделать вывод об употреблении непредикативных форм в роли шифтеров, выражающих особую коммуникативную ситуацию у Айги: сдвиг дейктических координат – от указания на конкретное время и место – в область атемпоральности и пространственной неопределенности. Например, в тексте «Поле старинное» причастия пробивший и неумолкающий употреблены без основного предиката, который