6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине - Болеслав Вильгельмович Веверн

Германцы потеряли свой разум. Сколько их?.. Все бегут и бегут, как бабочки на огонь, все на дорогу, прямо под разрывы наших снарядов. Груды тел покрывают дорогу, груды тел видны и по хлебу: густая пшеница не может уже их закрыть.

Германская артиллерия уже давно прекратила огонь.

Когда на землю опустились сумерки, разведчики Тенгинского полка недолго побывали в разведке.

– Все поле стонет. Жутко, – был доклад командиру полка начальника разведки, офицера.

Свою задачу в этот день мы выполнили. Мы собрались уходить из окопов Тенгинского полка.

– Господин подполковник, полк просит вас не покидать окопов: люди волнуются, – заявил мне подошедший командир батальона.

– Мы вернемся обратно, мы хотим есть.

* * *

Германцы атакуют соседний участок пехотных окопов, занятый нашим 2-м полком.

Наши три батареи, стоящие на въехавшем в лес куске парового поля, не могут помочь нашей пехоте: только на большие дистанции мы можем стрелять отсюда.

Это моя вина, моя недопустимая грубая ошибка: я недостаточно рекогносцировал правый участок, не учел всех появившихся возможностей. Пушки упираются в лес, переставить их некуда – всюду лес. Артиллерийская поддержка откуда-то справа очень слаба.

2-й полк сам отражает атаки германцев своим ружейным огнем. Полк весь в дыму от снарядов противника.

Первые две волны германской атакующей пехоты не выдержали огня 2-го полка и залегли. 2-й полк несет крупные потери, но стойко держится. Свежие толпы озверелых германцев проносятся через залегших, поднимают их и все вместе врываются в наши окопы. Наши резервы опоздали.

Немые свидетели предела человеческой злобы и ненависти – старые, поросшие мхом, дубы. Счастье, что природа не дала вам речи и грядущие поколения людей никогда не узнают от вас, что творили отцы их в это утро под сенью ваших ветвей. С искаженными лицами, опьяненные льющейся кровью, затуманив ею рассудок, люди режут друг друга, трещат черепа под ударами ружейных прикладов. В старом дубовом лесу идет штыковой бой…

2-й полк под напором потока германцев отходит назад, заливая кровью, своей и чужой, торчащие корни дубов и покрытую старыми сухими листьями землю. Бой приближается. Положение наших трех батарей, стоящих у леса, становится критическим!

– Трубка на картечь!.. Передки на батареи!

Батареи уходят за Буг к деревне Коритнице и здесь останавливаются.

Подоспевшие свежие резервы изменили положение: германцы отступают. На штыках выносит их из леса наша пехота. Дошли до дороги, разделяющей лес пополам. Здесь, у самой дороги, противник уже успел окопаться. Наша пехота под градом посыпавшихся на нее пуль с быстротой кротов тоже стала зарываться в землю по другую сторону дороги.

Штыковой бой прекратился. Старые дубы тихо шелестят своими листьями, грустно внимая стону живых еще человеческих тел, истекающих кровью. Помочь этим людям никто не может: недобитые, они умирают в страшных мучениях без капли воды, с запекшимися, окрашенными кровью губами.

Только ширина лесной дороги разделяет врагов. Остатки 2-го полка отведены за Буг.

* * *

Мы вернулись обратно: снова перешли Буг и вышли к громадной лесной поляне, покрытой пнями уже давно вырубленного леса.

Шагами размериваю позиции для двух батарей: 6-й и 4-й. Обстрела почти никакого, но дубовый лес можно все-таки взять под обстрел. Меня беспокоит тяжелое положение нашей пехоты, засевшей по краю лесной дороги на границе дубового леса всего в нескольких шагах от германцев. Резко хлещут по лесу там на дороге одиночные ружейные выстрелы, и после каждого такого выстрела я останавливаюсь и поднимаю голову.

Это наш выстрел, а это выстрел противника. Я знаю, что стреляют по одиночным, неудачно высунувшимся людям.

– Ваше высокоблагородие, букет, вот, извольте.

Я оборачиваюсь: разведчик Курилов протягивает мне руку, в которой держит довольно большой букет крупных, спелых земляничных ягод, ярко краснеющих на фоне светло-зеленых листьев.

– Спасибо, Курилов.

Двенадцать орудий уже стоят на местах. Одиночные легкие дымки наших шрапнелей на всякий случай размеривают участки дубового леса. Резкое эхо после каждого выстрела скачет по лесу, плывет по воде тихого сонного Буга.

– Эй, телефонисты! Кто из вас берется протянуть провод к нашей пехоте в лесу, у дороги?

– Кого назначите, ваше высокоблагородие, все пойдем, – слышатся из толпы голоса.

– А вы сами, ваше высокоблагородие, тоже пойдете туда?

– Ну, конечно.

– Разрешите, ваше высокоблагородие, доложить. – Фельдфебель Додельцев мнется.

– Что тебе?

– Батарея так что очень волнуется. Не хотят вас пускать. Говорят, что как вас убьют, что будет тогда с батареей? Дойтить туда прямо нет сил никаких, только и можно прыжком от дерева к дереву. Вон командир батальона ихнего чуть высунулся – и сразу готов. Наблюдатели – те просят: пошлите кого из них, все вам будут докладывать по телефону, а только вам, ваше высокоблагородие, никак иттить невозможно, потому батарея сильно волнуется.

Пришлось, к стыду своему, остаться и вместо себя послать разведчика-наблюдателя. По жребию пошел Голицын.

Гудит телефонный гудок.

– Добрались. Все, слава богу, благополучно. Немцы все время ругаются по-русски, свиньями все нас величают. А только наши солдаты тоже немецкой колбасой их обругивают, да еще в придачу загибают хорошим словом, чтобы крепче было. А очень обрадовались в пехоте, когда мы ввалились к ним с телефоном.

– Ваше высокоблагородие, так что командир батальона с вами говорить будут.

– Командир батареи? Голубчик, немцы сейчас пустили к нам свою бомбу, да вместо нас к себе попали. Пустите им туда, пожалуйста, еще свою гранату.

– Не рискую. Сами вы говорите, что немцы сейчас пустили по ошибке к себе свою бомбу. Такая же ошибка может быть и у меня, что вы тогда скажете?

– Все равно. Всю ответственность мы берем на себя. Это очень ободрит солдат. Уж больно тяжело здесь сидеть в таком близком соседстве.

– Коли так, хорошо, попробую.

Я подошел к своему первому орудию – единственному оставшемуся в батарее с самого начала войны. Оно никогда не изменяло, не изменит и теперь.

– Следите за разрывом.

Шрапнель резким хлестом бича щелкнула в лесу за германскими окопами.

– Направление верно.

– Гранатой!..

Дико свистнула граната над головами быстро пригнувшихся пехотинцев. Ударила за противником в основание большого дуба, треснула, выпустив клуб черного дыма, и разбросала во все стороны вместе со своими осколками массу щепок.

– Перелет!

Взрыла землю вторая граната, засыпала ею головы ближайших немцев, с тонким, нежным пением пронеслись осколки ее над нашими пехотинцами.

– Перелет!

Третья граната развернула земляную насыпь окопа, треснула, брызнула землей и кровью наружу, застонали осколки над головами прижавшихся в окопе наших пехотных солдат.

– Ура!.. Еще одну можно?

Засуетились немцы в окопе, потянули вдоль окопа несколько тел только что живших полной жизнью людей.

Черный дым четвертой