Традиции & Авангард. №4 (11) 2021 - Литературно-художественный журнал

когда переводчикам раздавали премии «Руссофония», открылась выставка русских художников. Преобладали картины, навеянные девичьими снами, – какие-то белогривые лошадки, открыточные принцессы в золотинках, пейзажи, подернутые нежно-голубой дымкой. Богато и благопристойно организованное пространство, пронизанное косыми лучами заходящего солнца. Всё это благолепие разрушал дальний угол, увешанный заскорузлыми холстами без рам. Черно-белая Москва, грязный снег, тени, копченая рыба на газете, бутылка водки за 2 руб. 87 коп. Сам художник одиноко сидел на стуле и задумчиво разглядывал публику сквозь очки. Оскар Рабин! Легендарный Оскар Рабин! Мне бы, дураку, подойти, затеять разговор, но я стушевался, не осмелился – о чем до сих пор горько жалею.

Игорь представил меня Семёну Мирскому – главному редактору русского отдела издательства «Галлимар». Они были накоротке. Семён собирался издавать новый роман Игоря. Мне же сказал, что читал мою книгу, и некоторые рассказы ему понравились, но начинать с книги рассказов – это совершенно провальное дело. Вот «Галлимар» рискнул издать рассказы Улицкой – и они не пошли. Ну не берут привередливые французские читатели короткие истории. Издали повесть «Сонечка», и публика заинтересовалась. Тогда и рассказы заодно раскупили. Женя! Нужен роман. Но у меня нет романа, я не пишу романы, сказал я. А повесть? Напишите повесть, Женя! Мы ее издадим, а уже второй книгой, если первая будет успешной, запустим сборник ваших рассказов. Я попытался сказать, пишу вообще одну книгу, так сказать, opus magnum, и пространство книги едино, все рассказы аукаются друг с другом, что это сложная архитектоника и еще что-то в том же духе, но Семён был неумолим: повесть! Только повесть! Листа на три! Ну хорошо, сказал я, будет повесть. (Повесть я, как и обещал, написал, выслал Семёну, и он ответил мне теплым письмом, где деликатно сообщал, что повесть его не заинтересовала и вряд ли заинтересует французских читателей, ибо слишком социальна, а после мемуаров Собчака интерес к социальным текстам как-то угас, но есть, есть куски замечательные, вот, например, очень хорошо Ад изображен. Я написал Семёну, что повесть вряд ли социальна – скорее, экзистенциальна, но он посоветовал мне отдохнуть, набраться сил, съездить куда-нибудь на острова в Полинезию, как Стивенсон. И название, название никуда не годится! Сменить бы надо. Слишком напоминает Солженицына. Да нет же, отвечал я ему, название как раз в точку, потому что главный герой ходит по своему району, как Иван Шухов по зоне.) Повесть называлась «Один день депутата Денисова». Была издана тиражом двадцать тысяч экземпляров. Но на французский так и не переведена – и вряд ли это когда-нибудь случится. Да и правильно, наверное.

Кто там, в прекрасной Франции, поймет мятущуюся русскую душу? Семён был обаятелен и остроумен. Рассказывал, как он работал вместе с Гайто Газдановым. Рассказывал, как однажды Антуан Галлимар пригласил его посмотреть библиотеку издательства, где на полках лежали только рукописи ныне знаменитых писателей! Была там даже рукопись «Под сенью девушек в цвету» Пруста, которую, к слову сказать, «Галлимар» печатать не стал. Но рукопись приобрел. Как странно тасуется колода!

Хорош был итальянский кабачок в Латинском квартале, который держала итальянская семья – семь братьев и строгий папа. Мы веселой компанией хлебали жидкий итальянский супчик, который супротив наших щей, конечно, просто баланда. Потом принесли мясо. Мясо не запомнилось вовсе. А пили кьянти. Вино было домашнее, его доставали из погреба, ставили на стол в запотевшем глиняном кувшине. Хорошее было вино. Но чуть водянистое.

Потом купили почему-то португальское вино в лавке, которое пили уже на бочках в каком-то закутке в Доме культуры, где нас застиг мэр района. Сначала он пообнимался со своим другом Курковым, потом сильно огорчился, что мы пьем португальское вино, а не французское. Видя, что нам нечем открыть бутылки, он громогласно приказал немедленно отыскать штопор. Во все стороны кинулись тридцать пять тысяч курьеров, всё перевернули, но штопора так и не нашли. Тогда я сходил к вахтеру, дремавшему у стеклянных дверей, и спросил у него инструмент, на мой ум, естественный для любого вахтера в любой стране. Французик из Бордо, конечно, ни черта не понял. И тогда я разыграл пантомиму наподобие той, что в рассказе Шукшина «Танцующий Шива». Мне немедленно был вручен штопор, и я победительно вернулся к друзьям, всё еще ковыряющимся в пробках. Хорошо пошло португальское винцо под сухой сыр, который мы раздербанили на газетке. Получилось живописно. Почти как у Рабина на картинках.

И вот однажды на встречу с писателями пришел месье, который объявил себя бароном Дантесом, праправнуком, не Эдмона, разумеется, а того самого Дантеса. Он горько посетовал, что его не принимают в русском обществе, а он ни в чем не виноват, ну, набарагозил, дескать, его предок, а он-то тут при чем? Я вспомнил его. Он приезжал, кажется, на пушкинские дни памяти в Россию, на которые собрались родственники поэта. Но в благородное собрание ему даже двери не открыли, через распорядителя объявив, что не желают его видеть. Тогда обиженный барон нашел в какой-то московской глухомани какого-то удивительного потомка Пушкина с фамилией Геринг и с именем-отчеством Юрий Владимирович, вытащил его к памятнику на Тверском бульваре и распил с ним бутылку шампанского, которое он принес с собой. Всё это снимали какие-то прохиндеи журналисты, комментируя с какой-то залихватской дуростью. Но больше всего меня поразило, что потомки эти разлили шампанское в пластиковые стаканчики! Н-да. И вот этот Дантес смотрит на нас жалобными глазами ньюфаундленда и рассказывает свою горестную историю. Оля Данилова старательно переводит. А пойдем-ка покурим, говорю я Игорю. И мы выходим на крылечко. И я говорю: «Дело не кончено!» Дыша холодным дымом французских сигарет, которые мы привезли из России, я сказал Игорю, что мы, русские литераторы, просто обязаны вызвать этого Дантеса на дуэль и стреляться с ним на десяти шагах. И если я не попаду в барона и он убьет меня, то тебе, Игорь, обязательно надо его застрелить. Не промахнуться и непременно застрелить наповал. Кроме нас – некому. Ты прилично стреляешь? А то, понимаешь, у меня зрение уже совсем село. А ты недавно сделал операцию на глаза, тебе хрусталики заменили. Игорь вдохновенно кивнул. Мы энергично растерли окурки и решительно пошли искать барона. Но не нашли! Смылся барон! Видно, что-то почувствовал, шельма.

Любому празднику приходит конец, закончилась и наша маленькая фиеста. Попрощались сдержанно, но с чрезвычайной симпатией друг к другу. Из гостиницы пришлось съехать. У меня оставалось еще три дня до самолета, и я поехал на дю Фобур Монмартр. В отеле «Монте-Карло» всё было по-прежнему: невозмутимый