Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

он, выживший. «Это был единственный недостаток системы концлагерей, – сказал он в своей речи, – единственный непредвиденный элемент в этом сверхорганизованном механизме – что люди могли оставаться людьми на фоне этой катастрофы. И что некоторым удалось выжить».

Через три дня после встречи Карла с Жоржем Чиллем Анри Шмита выпустили из Ширмека. Как и просил Чилль, Карл написал коменданту лагеря прошение. С этого момента между Карлом и Чиллем возник негласный союз – здесь Чилль стал своего рода наследником мэра Кильвассера. Чилль действовал тайно, зная, что Карл его не разоблачит – в какой-то момент колесный мастер даже спрятал беглеца у себя дома, то есть в двух шагах от школьного здания. Карл же от имени жителей Бартенхайма общался с партийным начальством. Он рассылал письма, в которых просил за арестантов, обвиненных в антигерманских настроениях или членовредительстве, чтобы уклониться от мобилизации[339]. Он просил за тех, чьи фирмы были закрыты или квартиры опечатаны по политическим причинам, за парикмахера и его жену, пойманных при попытке сбежать в Швейцарию.

«Два с половиной года я нес ответственность за две тысячи человек, – вспоминал потом Карл[340]. – Это для меня было самое счастливое, но и самое трудное время». Он писал, что напоминал себе лунатика: собственная семья отошла на второй план, пока он пытался следовать «трудной дорогой долга» – выполнять приказы, но не идти наперекор своей совести. Эмму это возмущало, но он считал, что у него нет выбора. «Люди [по ту сторону Рейна] оказались меж двух огней. Их надо было поддержать».

Впрочем, предложить им Карл мог в основном только мелкие одолжения – не взыскать с кого-то штраф, проигнорировать неосмотрительные разговоры. Бартенхайм – маленький городок, находившийся далеко от великих бедствий войны. Однако и здесь на кону стояли жизни людей. За четыре года немецкой оккупации ни один житель Бартенхайма не был отправлен ни в Штрутгоф, ни в Бухенвальд, ни в какой-либо другой лагерь смерти. Ни одна семья не была депортирована, никто не был казнен по политическим мотивам. (Одну местную жительницу, высланную в Германию за попытку мужа уклониться от мобилизации, Карл и Кильвассер вернули домой.) В Кольмаре я видел послевоенные отчеты из близлежащих городов с жуткой статистикой оккупации: число сосланных, осужденных, убитых в газовых камерах, пропавших без вести или расстрелянных. На фоне зверств, творившихся в регионе, Бартенхайм оказался аномалией, дырой в плотной ткани насилия.

Не последнюю роль здесь сыграли размер городка и его изолированность. Больше всего пострадали крупнейшие города оккупированного Эльзаса, расположенные вблизи немецких штабов или военных целей. В Люттербахе – в пяти километрах к западу от Мюлуза – тридцать четыре жителя были высланы, тридцать шесть отправлены в концлагеря. В Бурцвиллере – примерно в трех километрах к северу – девять человек были казнены, двадцать шесть мобилизованы в войска СС. В то же время в маленькой деревушке Магстат-лё-Ба, находящейся в шести километрах к западу от Бартенхайма, – лишь несколько семей были высланы в Германию за то, что их сыновья сбежали от мобилизации в Швейцарию. «Война закончилась без заметных происшествий, – докладывал мэр. – Оккупация прошла спокойно, все занимались своими делами».

В то же время изоляция может пробудить в людях самые низменные их качества. Местные партийные начальники, подобные Карлу, часто вели себя как самодуры. Они занимали столь низкое положение в нацистской иерархии, что даже оклад получали неполный, но при этом имели право распоряжаться жизнью и смертью местных жителей. «У них была плохая репутация, у этих партийных вождей местного пошиба, – рассказал мне племянник Карла Герхард Блессинг. – Если человек не являлся на работу, его могли на следующий же день посадить на поезд и отправить в лагерь». Когда Карл приезжал в Шварцвальд к родственникам, вспоминал Герхард, он старался держаться подальше от других нацистских начальников. «Они ходили все вместе выпивать, но Карл сидел сам по себе – не хотел ассоциироваться с ними».

Городок Розенау, расположенный в пяти километрах к востоку от Бартенхайма, – яркий пример того, как такие люди подчиняли себе местных. Согласно послевоенному отчету, мэр городка Огюст Вальцер раньше выступал за автономию Эльзаса, но в оккупации стал фанатичным коллаборационистом. Через несколько дней после прихода немцев он назначил своего племянника начальником партбюро, шурина – директором отдела по работе с населением, а жену – учительницей, хотя она к тому моменту уже двадцать лет как не преподавала. Авторы отчета дальше написали: «Таким образом, семья Вальцер сосредоточила в своих руках все рычаги муниципального управления и с их помощью уничтожала у населения французский дух, выстроив режим тирании и террора в отношении местных жителей»[341].

Розенау даже получил звание образцового нацистского поселения («Печальный титул!» – заметили авторы отчета). Время от времени мэр и ортсгруппенляйтер устраивали обходы городка, чтобы проверить, на всех ли домах есть флаги со свастикой. Тех, у кого их не было, кто не вступал в партию или отказывался участвовать в партсобраниях, штрафовали, лишали пособий и удобрений. Им говорили: «Du machst nicht mit, es kann Dir nicht geholfen warden»: «Если ты не с нами, то и помощи не жди». В декабре 1940 года семья Гётши с семью детьми и восьмым ребенком на подходе была изгнана из деревни, а их мебель конфискована и продана. В следующем году ортсгруппенляйтер донес на братьев Эмиля и Оскара Бири за антифашистские настроения, и их отправили в лагерь Ширмек. К 1943 году был готов длинный список жителей на депортацию. Спасло их только освобождение Эльзаса.

В Бартенхайме оккупация несла всю ту же атрибутику – парады, свастики и партсобрания, но последствий у нее было меньше. В Бартенхайме в гитлерюгенд вступили лишь несколько мальчишек – под смешки и улюлюканье остальных; в Розенау ряды фашистской организации оказались укомплектованы почти целиком[342]. Пока жителей Розенау депортировали или отправляли в Ширмек, Карл писал письма с просьбой освободить «своих».

В общей сложности пять человек из Бартенхайма были интернированы в лагерь, один из них – в Дахау. Все пятеро вернулись домой[343]. Даже на оккупированной нацистами территории Карл мог закрывать глаза на неосторожные слова или мелкие проступки местных. Однако уберечь их от войны он был не в состоянии.

Сто тридцать тысяч мужчин из Эльзаса и соседнего Мозеля были мобилизованы в германскую армию во время Второй мировой войны. Строго говоря, это было незаконно: Гаагская конвенция запрещала призывать в армию мирных жителей оккупированных территорий. Но Гитлер, конечно же, не считал Эльзас таковой. Для него это всегда была составная часть Германии. Нацисты при этом прекрасно понимали, что эльзасцы в лучшем случае относились к собственной немецкости двусмысленно, а в большинстве своем оставались патриотами Франции. Мобилизуя мужчин из этого региона, они отправляли их как можно дальше от дома, чтобы те не дезертировали. Восемьдесят процентов отправились на