Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

– закрывать глаза на незаконный убой свиней и совсем другое – вмешиваться в мобилизационные процессы. Если становилось известно, что молодой человек скрывается от призыва, власти отправляли на его поиски военный отряд и окружали дом его семьи лающими собаками.

Карл оказался на перепутье. Он мог выдать призывников, а мог помочь им скрываться. В первом случае он рисковал их жизнями, во втором – своей. Нарушение оккупационного режима считалось тяжким преступлением. «Fein hört mit!» – предупреждали черные фигуры с плакатов на витринах магазинов: «Враг подслушивает!». Однако сговор с уклонистами карался смертью. Любого немца, изобличенного в нем, могли без лишних церемоний расстрелять. Следователи гестапо залезали «в самое лоно семьи», писал потом автор одного из отчетов из Мюлуза. «Казалось, малейшие движения находятся под наблюдением». И все же, пойдя на риск навлечь на себя гнев гестапо, Карл спасет в итоге собственную жизнь.

Осенним днем 1944‐го Карл поехал после обеда в соседнюю деревню Блоцхайм и случайно столкнулся там с Жоржем Чиллем. В видеозаписи, сделанной моей матерью много лет спустя, это был самый откровенный рассказ Чилля о доверии, которое установилось между ним и Карлом, и осторожности, которую им обоим нужно было проявлять. Карл приветствовал его в своей обычной манере: «Что нового, Чилль?»; эльзасец в ответ только покачал головой. Он понимал, что они очень сблизились к концу войны. У него была связь с Сопротивлением и сеть осведомителей по всему региону. «Я вам уже говорил: французы на подходе, а с ними англичане и американцы, – сказал Чилль. Затем он ухмыльнулся и добавил: – Если хотите сдать меня немцам, то можете сдавать, но времени у вас уже мало».

Карл рассмеялся, но в шутке Чилля была лишь доля шутки. Два года Карл обладал всей полнотой власти в Бартенхайме. Да, он не злоупотреблял этой властью и иногда даже пользовался ею, чтобы защитить людей, но все равно оставался правящей дланью нацистской партии. Жителям Бартенхайма ничего не оставалось, кроме как подчиняться его приказам. Что они будут делать, когда ситуация изменится?

«Я должен спросить вас, потому что ситуация сложилась так, как сложилась, – сказал Чилль, бросив на Карла тяжелый взгляд. – На вашей совести что-нибудь есть?» Если Чиллю придется поставить себя под удар ради этого немца, ему хотелось знать, что оно того стоит. «Вы кого-нибудь убили или причинили кому-то вред?» Карл покачал головой. «Хорошо, тогда я вам помогу. Если они вас посадят, зовите меня. А если к вам придет кто-то и скажет, что от меня, идите за ним. Тогда надо будет уходить».

Вечером 19 ноября 1944 года жители Бартенхайма готовили воскресный ужин, когда вдруг почувствовали, что землю за окном начало трясти. На главную улицу городка въехал взвод танков и бронированных машин под командованием лейтенанта Жана Карреле-де-Луази. На технике был виден двойной лотарингский крест – символ Свободных французских сил. За день до этого разведбат де-Луази вышел из района Бламона – в шестидесяти четырех километрах к западу – с приказом пробиваться через немецкую оборону, пока не дойдут до Рейна. После коротких стычек у городков Сеппуа и Бизель они вышли на совершенно свободную дорогу, которая шла сквозь оставленную противником местность. Когда они добрались до Бартенхайма, уже начало темнеть, и они на полном ходу, сверкая фарами, помчались к реке. Так они стали первым подразделением французской армии, достигшим Рейна.

Как оказалось, спешка не пошла им на пользу. Хотя немцы к этому моменту отступили на север, они совершенно не собирались сдавать эту территорию без боя. Через четыре дня лейтенант де-Луази погибнет в Мюлузе от танкового снаряда, а немецкие войска будут удерживать «Кольмарский мешок» в центральном Эльзасе до самой зимы. И все же в тот ноябрьский вечер, когда отряд де-Луази пронесся через Бартенхайм к реке, жители сразу почувствовали себя свободными. «Что за шум?» – вспоминал слова своей матери Альфонс Хуттеншмитт, которому тогда было семнадцать. Он выбежал на улицу и увидел танковую колонну. «Кто-то сказал: „Не французы! Не могут они быть французами! Спроси ты, ты же знаешь язык“. И я спросил: „Êtes-vous de la première armée française, ou êtes-vous des allemands?“ [352]И те ответили по-французски: „Нет, нет! Мы французы. Встречайте освободителей!“ И все начали ликовать».

В тот же день после обеда Карл собрал вещи в Вайле и готовился выехать на ту сторону Рейна, возможно в последний раз. Он уже знал, что французы на подходе. Именно поэтому он той осенью не бывал дома неделями. Рейх постепенно терял контроль над Эльзасом. Половину времени Карл принимал отчаянные распоряжения от начальства, оставшегося в Мюлузе, остальное время успокаивал жителей Бартенхайма или писал обращения от их имени. «Alles ging bachab», – как сказала про тот момент моя мама, когда мы приезжали с ней в Бартенхайм: «Все полетело под откос».

В то воскресенье семья Чилль пригласила нас на обед в шале, которое Жан-Жорж построил, чтобы жить там на пенсии, к северу от Бартенхайма. После обеда мы уселись на крыльце, наблюдая за тем, как их внуки играют во дворе, и моя мама начала рассказывать про осень 1944‐го. Она вспомнила, как однажды ее отец вернулся домой из Франции с пакетом, закрепленным на багажнике велосипеда. В нем оказалась игрушечная мебель: комод, стол и четыре стула, красиво вырезанные из красного дерева каким-то плотником из Бартенхайма. «Это же очень дорого, Карл, – сказала мамина мама. – Хотя бы дождись Рождества и тогда подаришь ей». Игрушечная мебель обошлась в тридцать марок – половину месячной квартплаты, – но Карл был непреклонен. «Эдельтраут должна получить подарок сейчас, – настоял он. – Кто знает, что принесет нам Рождество?»

Когда до Вайля наконец дошли слухи, что французы уже в Эльзасе, Эмма взмолилась, чтобы Карл остался дома. Но его было не переубедить. Возможно, им двигали остатки партийной преданности или стремление предстать перед судом. А может быть, как позже объясняла бабушка, Карл надеялся оградить жителей города от «прощальных» немецких зверств. «Я не могу бросить этих людей», – сказал он ей. Так или иначе в основе его действий лежал сплав совести и ложно понятого долга – впрочем, как и во всем, что он до этого делал в Эльзасе.

Карл надел форму, сел на велосипед и махнул на прощание рукой моей маме и ее братьям, провожавшим его у окна. «Я думаю, он считал, что его убьют до того, как война закончится, – говорила мама. – Либо немцы убьют, либо французы». Потом Карл рассказывал ей, что, переезжая Рейн, он остановился на мосту и достал пистолет, который ему когда-то выдали как партийному начальнику, и выбросил его в реку.

На той стороне Карла уже ждали люди лейтенанта де-Луази. Когда Карл доехал до Розенау, они его арестовали, сняли с него ботинки и носки