Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

Зима тогда выдалась одной из самых холодных на их памяти. Мама моя просыпалась рано утром и, еще лежа в кровати, думала об отце. Где он и когда вернется домой? Почему он ничего не пишет? Потом смотрела, как снег налипает на подоконник, и считала минуты до того момента, когда тетя войдет и поднимет ее с постели. Каждый день утром и вечером ей нужно было доить коров, присматривать за малышами и помогать готовить еду. Ее братья днем собирали в лесу валежник, а вечером везли его на санях домой, освещая себе путь керосиновой лампой. На следующий день Гернот и Зигмар кололи дрова, а Винфрид выискивал яйца под молотилкой и в других местах, куда только он мог дотянуться своими маленькими руками. Гернот пытался всех строить, выполняя роль отца, но дети и так были заняты, поэтому больших хлопот не доставляли. По вечерам, когда посуда была вымыта, а на печке варилась картошка на завтрак, они садились у мерцающего огня и рассказывали друг другу истории из довоенной жизни. Но и тогда они все равно что-то делали – ткали, шили, латали и чинили порванную одежду. Штаны Хедвиг были сшиты из кусков старого ковра.

Маме деревня иногда напоминала заведенные часы с кукушкой: жители то и дело выскакивали из домов или высовывались из окон, заученно повторяя одни и те же действия как будто по расписанию. Почти все приходилось делать вручную: с одним муторным делом справился – берешься за следующее, и так раз за разом, снова и снова. Раз в месяц они устраивали стирку – кипятили одежду в ванне размером с корыто для скота. Раз в две недели пекли хлеб – замешивали Mischbrot[362] из больших мисок с пшеничной, ржаной мукой и полбой. Они месили тесто, формировали из него огромные круглые караваи и пекли в золе дровяной печи. Когда хлеб был готов, его ставили остывать на доски, а потом подвешивали к потолку на цепях, чтобы не сожрали мыши.

Война тем временем шла по расписанию. В небе летали самолеты разведки, где-то вдалеке рвались бомбы, раскаты от которых громыхали над холмами, людская молва разносила слухи о продвижении французов[363]. Начиная с 1942 года в Херцогенвайлер начали присылать на хозработы измотанных военнопленных – заработала нацистская программа принудительного труда. Когда моя мама оказалась в Херцогенвайлере, их было восемь или девять человек в возрасте от шестнадцати до восемнадцати лет: бельгиец, два француза и несколько остарбайтеров – «работников с востока», депортированных из оккупированной Украины. Одну девушку звали Ольга. Они жили в бараках на окраине деревни или в семьях, и тогда питались вместе с ними. Несколько украинцев настолько сблизились со своими хозяевами, что обещали писать им после войны, но только не Ольга. Ее «опекун» был Sauhund[364], как назвал его Герхард. На ночь он сажал ее под замок, не давал обуви даже зимой и нещадно избивал. Что касается французских и бельгийских пленных, они сбежали в лес, как только союзные армии пересекли границу.

Шварцвальд – край, который всегда был закрыт от посторонних глаз, где семейные корни переплетались на протяжении многих поколений. Но и сюда со временем начали проникать чужаки. Маме в детстве больше других иностранцев запомнилась ее тетя Регина – гадалка. Стильная и красивая, с длинными черными волосами и экстравагантными манерами, Регина была родом из Трансильвании – той части Румынии, где с двенадцатого века жили этнические немцы. Муж ее был мастером на часовой фабрике в Филлингене, а отец сколотил небольшое состояние в Америке, так что жила она в полном достатке. Дома у нее был водопровод – редкая роскошь для Херцогенвайлера, – и она всегда носила платья по последней моде, которые меняла каждый день после обеда. Тетя Гини, как называла ее мама, была необычайно добра к ней. На первое причастие она подарила ей белое платье и свечи, украшенные цветами спаржи, срезанными в саду. Мама на всю жизнь запомнила, как Регина спускалась по лестнице в своем платье – как настоящая императрица. У других женщин, однако, она вызывала не только восторг, но и страх.

Регина научилась гадать в Трансильвании и довела свои умения до совершенства во время войны, когда они оказались очень востребованы. Когда столько мужей и сыновей находились вдали от дома, их судьбы висели на волоске в русских лесах или на бельгийских равнинах, жены и матери Херцогенвайлера жаждали любых новостей, хоть бы даже и от гадалки. Регина гадала по руке или угощала посетителей кофе в своей гостиной, после чего внимательно разглядывала гущу на дне чашки. Когда она наконец прерывала тишину, из уст ее звучали образы из снов и обрывочные мрачные намеки, да еще и со странным румынским акцентом – со «смазанными» гласными и твердыми согласными. Даже Карл, которому когда-то не давал покоя мир духов, не смог удержаться и приходил к ней, когда несколько лет назад приезжал на родину в отпуск. Мама, которой разрешили пойти с ним, видела, как Регина вглядывается в кофейную гущу, а затем смотрит на Карла удивленным, как бы невидящим взглядом. «Я вижу тебя и твоих детей, – сказала она. – Ты видишь и слышишь их, но ты не можешь к ним прийти. Что-то разъединяет вас».

После «сеанса» Карл сказал маме, что тетя Гини просто рассказывает сказки. Но спустя годы она вспомнит тетины предсказания и подумает, а не стали ли они в итоге правдой.

Наконец и до Гённеров дошла война. Как-то весной 1945‐го мама с Хедвиг шли в школу в Пфаффенвайлер – в трех километрах к востоку – и услышали приближающийся гул авиационных моторов. Когда над деревьями показался самолет, они бросились в канаву у дороги и легли на живот, зажав уши руками, чтобы так переждать налет. В Херцогенвайлере не было ни военных целей, ни военных заводов, ни тяжелой артиллерии. Однако на волне первых восторгов от Гитлера, еще в 1930‐е, один местный крестьянин нарисовал на своей крыше свастику. Потом, когда к деревне уже подходили французы, он пытался ее стереть, но след все равно был виден сверху.

Как-то днем в конце апреля мама кормила кур во дворе дома Герхарда, когда позади нее раздался страшный взрыв. Французы начали обстреливать Херцогенвайлер зажигательными снарядами из Филлингена, расположенного в восьми километрах к востоку. Один из них пробил крышу дома и взорвался в пристроенном сарае. Другой снаряд упал на дорогу перед соседским домом: взрыв снес дымовую трубу и поджег стропила внутри. В доме находился военный по имени Пауль Трайхель, он сидел на скамье перед камином; в детской кроватке спал годовалый мальчик