Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

Карла, от цитадели остался лишь один бастион, остальные лежали в руинах. Сами немцы ее и разрушили семьдесят пять лет назад, во время осады Страсбурга. Теперь пришла их очередь обживать ее полуразрушенные тюремные казематы.

В цитадели содержали самых одиозных военных преступников Эльзаса. Среди них был и Эрих Иссельхорст – бывший начальник эльзасского гестапо. Он родился в Эльзасе-Лотарингии, когда регион входил в состав Германской империи, служил в СС и возглавлял айнзацгруппы в странах Балтии, занимавшиеся выслеживанием и убийствами евреев. Время в тюрьме он коротал за созданием истории Третьего рейха в Эльзасе – писал легким, текучим почерком. Я обнаружил этот «труд» в архиве департамента Нижний Рейн в Страсбурге: листы были сложены под синей обложкой без названия и плотно переплетены матерчатой лентой. В отличие от других истрепанных документов, хранившихся в архиве, страницы, исписанные Иссельхорстом, казались нетронутыми, как будто автор только закончил их, положив рядом перьевую ручку. На рукописи стояла дата: июль 1947 года. Через семь месяцев Иссельхорста приговорили к смертной казни за военные преступления и расстреляли.

Как и Иссельхорста, Карла посадили в каземат, скрытый под толщей кирпично-земляных укреплений крепости. Камеры располагались над уровнем земли, но по ощущениям – глубоко под ней. От холода и сырости у Карла болели суставы, а воздух был пропитан запахом пота и гниющих экскрементов. Лежа на соломенном тюфяке, брошенном на пол, Карл чувствовал, как тишина давит на барабанные перепонки, будто в море на большой глубине. Общался он только с охранником, приносившим ему еду, и монахиней, которая раз в несколько дней приходила с ним поговорить.

«Он был так ей благодарен, – рассказывала мне мама, когда мы вместе приехали в цитадель, – за то, что разговаривала с ним как с человеком. Он помнил о ней всегда». Мы спустились в едва освещенный, пахнущий землей и железом туннель под бастионом, потом поднялись по винтовой лестнице, которая вела на заросший травой крепостной вал. Мама окинула взглядом густые заросли, покрывавшие территорию цитадели, и пробегающих мимо любителей джоггинга в ярких нарядах. Она уже была здесь однажды, когда училась в старших классах школы; уже тогда крепость лежала в руинах. Ей хотелось понять, через что пришлось пройти ее отцу, но тогда она почти ничего не знала о Третьем рейхе, кроме как из разговоров. Ее школа находилась во французской оккупационной зоне, и педагогам было запрещено преподавать историю Германии после 1871 года. «Говорили, что немцы не знали, как ее преподавать», – рассказывала она. В учебнике истории, по которому они занимались, речь шла в основном о лихих французских героях и заносчивых, агрессивных немцах. «Однажды после уроков я подошла к учителю и спросила: „Мы правда должны это читать?“ Он посмотрел на меня испытующим взглядом; больше этого учебника у нас на уроках не было. Он потерял сына на войне».

Мама вспоминала, что, когда Карла арестовали в первый раз, его посадили в тюрьму, которая стояла неподалеку от ее школы. Каждое утро перед уроками они вместе с братом Гернотом навещали там его. Иногда Карл открывал окно, выходившее на тюремный двор, и махал им рукой. В другие дни он разговаривал с ними через забор или через окно ванной в доме одной французской семьи, куда его отправляли помогать в саду. По выходным они с Гернотом собирали хворост для дома и заодно приносили ему корзину с яблоками, картошкой и поджаренной мукой, из которых Карл мог сварить суп. Тюрьма находилась рядом с начальной школой, поэтому из его камеры были слышны детские голоса, но до собственных детей ему было не дотянуться. Все получилось ровно так, как давно предсказывала Регина в Шварцвальде.

И вот в январе 1947 года – почти через год после ареста – Карл исчез. Охранник сказал, что его перевели в Страсбургскую цитадель. Маму это шокировало. Пока отца можно было видеть за тюремной оградой, ей было несложно представить себе, что однажды его освободят. Но Страсбург, казалось, находился на другом континенте. Всю весну, потом лето и осень Эмма писала письма во французскую комендатуру, но без толку. Ей отвечали, что арестованный находится под следствием до нового распоряжения. Процесс очищения настиг и его.

Эльзас раздирали взаимные обвинения и обиды. Подавляющее большинство его жителей во время войны остались верны Франции: добровольно вступили в ряды вермахта и Ваффен-СС меньше трех тысяч человек; мобилизовали при этом сто тысяч. Однако четыре года оккупации мало кого оставили незапятнанным. Примерно семьдесят четыре тысячи эльзасцев работали в немецкой тюремной охране и следили за малейшими проявлениями нелояльности Рейху[371]. И хотя большинство эльзасцев с радостью восприняли возвращение региона под власть Франции, суровые времена очередной смены режима требовали жертв. В очередной раз был изменен официальный язык, заменены книги, переделаны вывески – только вместо французского языка на этот раз под запрет попал немецкий. «C’est chic de parler français[372], – написал кто-то в газете и добавил: – Да… но… это надо уметь. Вот в чем загвоздка».

Это было освобождение, принесшее страх. Едва выбив немцев с оккупированных территорий, французы взялись друг за друга. Кто тут патриот, а кто коллаборант? Кто виноват в катастрофе войны? Процесс очищения – épuration – мог коснуться любого. За пять лет власти Франции предъявили обвинения в измене или коллаборационизме почти трети миллиона человек, и более половины из них предстали перед судом. Остальные даже не получили права на судебное разбирательство. Им брили головы, грабили их дома, подвергали коллективным избиениям, клеймили свастикой или расстреливали. В одном городке мужика заставили ходить по улицам с колокольчиком на шее, в других устраивали «парады» женщин с «фашистским приплодом» на руках[373]. «Очищение не есть приступ лихорадки или заразного бешенства» – такое заявление опубликовали активисты одной из местных освободительных бригад[374]. «Его цель – способствовать оздоровлению, исцелению и даже выживанию нации путем безжалостного уничтожения болезнетворных микробов». Это был национальный судорожный приступ отвращения к себе, и жители Эльзаса, как обычно, оказались в числе первых подозреваемых.

Вскоре выяснилось, что к одному из самых страшных преступлений за все время оккупации были причастны несколько эльзасцев. Во второй половине дня 10 июня 1944 года рота солдат из состава одной из танковых дивизий СС вошла в небольшой поселок Орадур-сюр-Глан в западной части Франции. Они согнали жителей на рыночную площадь и окружили пулеметами. Им объявили, что террористы спрятали в городе тайник с оружием и боеприпасами, и потребовали сообщить, где он находится. Когда никто не ответил, мужчин заперли в шести близлежащих сараях, а женщин и детей – в церкви. После этого мужчин расстреляли, а церковь сожгли.

Всего в тот день погибли 642 жителя Орадура. Среди убийц было тринадцать мобилизованных и