Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

и заставили пять километров до Бартенхайма идти пешком. Пока они добирались до главной площади городка, Карл стер ноги в кровь. «Не стоило ему возвращаться», – сказал мне сын мэра Жерар Кильвассер. Бартенхайм стоял на ушах. Кто-то радостно и почти в бреду кричал на улице; другие сидели по домам, обхватив голову руками и чувствуя либо облегчение, либо страх, либо тоску. «Все понимали, что война еще не закончена», как выразился Марсель Кильвассер. «Некоторые думали о сыновьях, которые уже не вернутся, другие – о тех, кто до сих пор участвовал в бойне на русском фронте». Горожане, поставившие не на ту власть, были в ужасе. Тех, кто не переметнулся к немцам, охватила ярость из-за пережитого, и теперь они мстили как могли.

Начали с того, что собрали все изображения и бюсты Гитлера в кучу и подожгли. После этого согнали и заперли в сарае самых видных коллаборационистов. Туда же солдаты в тот вечер отвели и Карла. Внутри уже сидели Эжен Либис – мэр, сменивший Кильвассера, – и еще несколько человек[353]. С улицы доносился запах дыма и звук бьющихся стекол. В самый разгар всего этого неистовства фермер по фамилии Вюртлин притащил Жозефину Шёпфер – хозяйку, у которой жил Карл, – в ресторан недалеко от центра городка[354]. Там ей обрили голову, после чего прогнали несколько раз взад-вперед по главной улице. «Ничего плохого она не сделала, – сказал мне Франсуа Гриненбергер, устало нахмурившись. – Она просто сдала вашему деду комнату и больше ничего».

О том, что произошло дальше, рассказал моей матери Жорж Чилль, когда они только познакомились в Бартенхайме. Солдаты отперли сарай и вывели пленников наружу, после чего привязали их к большому дереву. Французы-коллаборанты были измождены бессонницей и страхом. Все они состояли в нацистской партии и занимали должности в оккупационной администрации; за это их должны были посадить. Но случай Карла был гораздо серьезнее. Школьный учитель и ветеран Луи Обрехт требовал у солдат немедленного расстрела[355]. Немцы постоянно казнили пленных без суда, так почему поступать иначе с этим нацистом? Чем этот нацист заслужил особое отношение? Прислонившись к дереву, Карл смотрел на стоящего перед ним солдата, взявшего автомат на изготовку, и в этот момент до него донесся голос Чилля: «Что здесь происходит?»

15

Арестант

Арестант № 816922 прибыл в сборный пункт № 86 в Арк-э-Сенане 1 декабря 1944 года[356]. Две недели спустя его перевели на сборный пункт № 142 рядом с городком Пон-д’Эн. Путь его лежал на юго-запад вдоль швейцарской границы, сначала по долинам извилистых рек, затем вверх по лесистым склонам, высоко в горы Юрá. За окном поезда под стук колес как будто пробегал хроникальный фильм о французской истории – от Прекрасной Франции с водопадами и романтическими панорамами, как на картинах Курбе и Пуантелена, до тюрем и разрушенных городов. После четырех лет, проведенных в раздираемом двусмысленностью приграничье, Карл оказался в глубине страны, где билось ее полное горечи сердце.

Вокруг еще гремела война. До самоубийства Гитлера и безоговорочной капитуляции Германии оставались долгие пять месяцев. За это время по всей Франции появилось более сотни лагерей для военнопленных, куда их, избитых и оплеванных, свозили поездами и грузовиками. С 1944 по 1948 год во Франции содержалось более миллиона немецких военнопленных. Занимались они восстановлением разрушенных ими же городов, сельхозработами, прокладкой тоннелей, работой в каменоломнях, разминированием, восстановлением мостов. Некоторых выпустили только в конце 1948‐го, более сорока тысяч до освобождения не дожили.

Арк-э-Сенан – один из памятников былой славы Франции, бывшая солеварня, расположенная на равнине к западу от горного массива Юрá. Здесь разместили один из лагерей для пленных. Огромный комплекс был построен по заказу Людовика XV, когда солью торговали как золотом. Проект разработал Клод-Николя Леду – знаменитый зодчий эпохи Просвещения. Вновь прибывших узников встречала большая каменная арка, украшенная дорическим портиком. За ней посреди зеленых лужаек стоял отделанный светлым камнем павильон, от которого полукругом расходились похожие на греческие храмы здания. Пленных разместили в двух кирпичных пятиэтажных корпусах длиной около 80 метров. Когда-то здесь над открытым огнем в огромных котлах выпаривали соль[357].

Архитектор Леду задумал Королевскую солеварню Арк-э-Сенан как самую красивую фабрику в мире и центральный элемент утопического поселения, которое должно было расположиться вокруг нее полукругом, как солнечная дуга на небе[358]. Карлу, наверное, казалось, что он попал в Вальгаллу, хотя это была лишь клетка для побитых жизнью мужчин. Здесь же, кстати, с 1941 по 1943 год Вишистский режим держал под замком более двухсот интернированных рома. Никакой славы в этом месте давно, конечно, не было, остались только бедствия и невзгоды. Карла вскоре снова посадили в грузовик и отправили в южном направлении – в место, более соответствовавшее его положению.

Три поколения спустя я проехал тем же извилистым маршрутом на арендованной машине мимо виноградников Кот-дю-Юрá до Бресской равнины. Утро сменил день, солнце пробивалось сквозь тучи, освещая лиственные леса, одевшиеся охрой и ржой. На холмах там и сям, будто на посту, «несли службу» церковки с луковичными куполами.

Названия лагерей, в которых сидел Карл, я узнал из идентификационных карточек, которые прислал мне французский Красный Крест. Сами они наверняка не сохранились, думал я: на их месте меня, скорее всего, ждали какие-нибудь торговые центры или сетевые магазины типа Monoprix. Однако к тому моменту я уже должен был понимать, насколько крепко люди держатся за свою историю, пусть и за самые страшные ее страницы. Первым сюрпризом оказался Арк-э-Сенан. Я и не подозревал, что лагерь для военнопленных находился на территории бывшей королевской солеварни – одного из величайших памятников французской истории; теперь он внесен в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Следующий пункт на маршруте Карла оказался не столь впечатляющим. Пон-д’Эн – маленький городок в Оверни, ничем не примечательный, кроме отличной рыбалки. Я уже довольно далеко уехал за черту города, прежде чем сообразил, что проехал мимо цели.

Я развернулся и по пути назад начал спрашивать у местных, где был лагерь, когда что-то слева и довольно далеко от дороги привлекло мое внимание. Сразу за какими-то домами на ближайшем повороте я свернул и наконец увидел, что искал: бывший лагерь. Заброшенные бараки стояли на лужайке в определенном порядке; их зарешеченные окна были открыты всем ветрам. Потом уже я узнал, что в конце 1950‐х, во время войны за независимость Алжира, здесь содержали французских мусульман. Десятилетием ранее здесь жил и чуть не умер мой дед Карл Гённер.

Все, что мама знала о его пребывании там, было в целом хорошо заметно по его внешнему виду. Худой и скрюченный как жердь, бледный от болезней,