Писательская рота - Сергей Егорович Михеенков

стенографисток, то я думала о наших писателях и старших и младших. У Зайцева нет машинистки, у Зурова — минимума для нормальной жизни, у Яна — возможности поехать, полечить бронхи. И всё же для творчества это, может быть, нужно. Симонов ничем не интересуется. Весь полон собой. Человек он хороший, поэтому это не возмущает, а лишь огорчает. Я очень довольна, что провела с ним час. Это самые сильные защитники режима. Они им довольны, как таковым, нужно не изменить его, а улучшить. Ему нет времени думать о тех, кого гонят. Ему слишком хорошо”».

Был у Буниных, по выражению Веры Николаевны, «московский ужин» — «водка, селёдка, килька, икра, сёмга, масло, белый и чёрный хлеб». Симонов сказал им, что по его просьбе это всё доставлено самолётом из Москвы. Андрей Седых уточняет: получено из распределителя советского посольства. Были у них Адамович и Тэффи. Симонов пришёл с женой, артисткой Валентиной Серовой.

В воспоминаниях «Об Иване Алексеевиче Бунине» Симонов во многом не точен. Твардовский отказался напечатать эту статью в «Новом мире». Вот наиболее существенные уточнения Зурова, написавшего 12 августа 1966 года:

«Познакомили К. Симонова с Иваном Алексеевичем Буниным на литературном вечере Константина Симонова в зале Шопена (Плейель. Вход в рю Дарю). После этого вечера (Константин Симонов читал свои стихи и рассказы) парижские литераторы и поэты (Иван Алексеевич и Вера Николаевна Бунины, Надежда Александровна Тэффи, Георгий Викторович Адамович, французская писательница Банин, Антонин Петрович Ладинский и другие) встретились с К. Симоновым (и его женой) у Дюпона (кафе-ресторан, вход с авеню Ваграм, находится недалеко от рю Дарю и зала Плейель)».

Адамович вспоминал:

«Бунин обратился к Симонову с изысканной, слегка манерной, чуть ли не вызывающе-старорежимной вежливостью… едва мы сели за стол:

— Простите великодушно, не имею удовольствия знать ваше отчество… Как изволите величать вас по батюшке? <…>

В начале обеда атмосфера была напряжённая. Бунин как будто “закусил удила”, что с ним бывало нередко, порой без всяких причин. Он притворился простачком, несмышлёнышем и стал задавать Симонову малоуместные вопросы, на которые тот отвечал коротко, отрывисто, по-военному: “Не могу знать”.

— Константин Михайлович, скажите, пожалуйста… вот был такой писатель Бабель… кое-что я его читал, человек, бесспорно, талантливый… отчего о нём давно ничего не слышно? Где он теперь?

— Не могу знать.

— А ещё другой писатель, Пильняк… ну, этот мне совсем не нравился, но ведь имя тоже известное, а теперь его нигде не видно… Что с ним? Может быть, болен?

— Не могу знать.

— Или Мейерхольд… Гремел, гремел, даже, кажется, “Гамлета” перевернул наизнанку… а теперь о нём никто и не вспоминает… Отчего?

— Не могу знать.

Длилось это несколько минут. Бунин перебирал одно за другим имена людей, трагическая судьба которых была всем известна. Симонов сидел бледный, наклонив голову. Пантелеймонов растерянно молчал. Тэффи, с недоумением глядя на Бунина, хмурилась. Но женщина эта была умная и быстро исправила положение: рассказала что-то уморительно смешное, Бунин расхохотался, подобрел, поцеловал ей ручку, к тому же на столе появилось множество всяких закусок, хозяйка принесла водку шведскую, польскую, русскую, у Тэффи через полчаса оказалась в руках гитара — и обед кончился в полнейшем благодушии.

Знаю со слов Бунина, что через несколько дней он встретился с Симоновым в кафе и провёл с ним с глазу на глаз часа два или даже больше. Беседа произвела на Ивана Алексеевича отличное впечатление: он особенно оценил в советском госте его редкий такт. Говорили они, вероятно, не только о литературе, должны были коснуться и политики».

Можно предположить, что в кафе, с глазу на глаз, разговор их был куда душевней, чем своего рода игра «в дурачка» в кафе-ресторане на улице Ваграм, когда Бунин ему: «Простите великодушно…», а он ему: «Не могу знать». Да, там был другой разговор. И вопросы были другие, и ответы тоже. Однако уговорить Бунина вернуться домой Симонов не смог.

После расставания с третьей женой Симонов снял все посвящения ей. Оставил только в стихотворении «Жди меня» — лаконичные инициалы. На похороны Валентины Васильевны Серовой Симонов не пришёл, прислал букет из пятидесяти восьми алых роз…

С Ларисой Алексеевной Жадовой он сошёлся в 1957 году. Ей было тридцать лет. Молода, красива. Лариса Алексеевна вдовствовала после смерти мужа, поэта Семёна Гудзенко, похороненного зимой 1953 года. Растила дочь Катю. Выпускница МГУ, искусствовед, она успешно работала по теме русского авангарда. Симонов дружил с Семёном Гудзенко, высоко ценил его поэзию. Брак с Ларисой Жадовой был счастливым. У них родилась дочь Александра. Катю Гудзенко Симонов удочерил. Она даже взяла его фамилию и отчество — Кирилловна. Всю жизнь бережно заботился о ней. Екатерина получила хорошее образование и стала специалистом по истории и культуре Японии. С Ларисой Симонов наконец обрёл семейный покой.

С корреспондентским блокнотом и командировочным удостоверением от газеты «Красная звезда» Симонов прошёл всю войну. Колесил по фронтовым дорогам с отступающей армией, а потом с наступающей. Румыния, Болгария, Югославия, Польша, Германия. Последние бои в Берлине. Писал о действиях 1-го Чехословацкого корпуса, который наступал в составе советских войск. Рассказывал о боях в Болгарии, Польше, Югославии. Впоследствии часть этих очерков объединил в сборники, вышедшие под названиями «Письма из Чехословакии», «Югославская тетрадь».

Вообще о Великой Отечественной войне Симонов создал целую литературу. Очерки, репортажи, статьи. Романы, повести, стихи. Пьесы, сценарии для художественных фильмов. Начал записывать солдатские мемуары. Его примеру последовали другие писатели и журналисты. И теперь без историй, рассказанных солдатами Великой Отечественной, невозможно представить историю той войны. Общепризнано, что история как наука в первую очередь основывается на источниках. Главным источником является документ. Однако что касается истории войны, то здесь всё не так однозначно. Случается, что именно мемуар после тщательных проверок и сопоставлений становится главным и единственно достоверным источником. Симонов это всегда понимал и поэтому, будучи главным редактором журнала «Новый мир», активно печатал мемуары победителей.

Трилогия «Живые и мёртвые» по большому счёту берёт начало во фронтовых блокнотах. В случайных записях и набросках. Литературоведы это сразу заметили: «Первая книга почти полностью соответствует личному дневнику автора, опубликованному под названием “100 суток войны”».

Первая часть трилогии — «Живые и мёртвые» — вышла в 1959 году. Вторая — «Солдатами не рождаются» — в 1962 году. Третья, самая трудная для Симонова, — «Последнее лето» — в 1971 году.

Хронологически первая книга охватывает период с лета 1941 года до начала контрнаступления под Москвой. Вторая: зиму 1942/43 года и Сталинградскую битву, операцию «Уран». Третья: события лета 1944 года — наступательную операцию «Багратион» в Белоруссии.

Главный герой трилогии Иван Петрович Синцов, в начале войны военкор, старший политрук, а затем майор, начальник штаба стрелкового полка.

Проза прошедших дорогами войны «с “лейкой” и блокнотом» отличается от той, которую вскоре после возвращения с фронта напишут те, кто пришёл в