Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

События той эпохи являли собой контуры того, что потом, через сто пятьдесят лет, повторялось в гораздо больших масштабах. Вождь, имевший столько духовной силы, что мог присвоить себе право стать императором, вскоре попал в сети спекулянтов. Они зарабатывали на его славе и подвигах; он их ненавидел, но никогда не мог от них избавиться, он служил для них в основном исполнительным органом. Уже в то время капитал придал революции фашистское направление, и в дальнейшем, каждый раз, когда капиталу нужно было отсрочить осуществление демократических требований, он снова прибегал к методам времен Наполеона. Влияние самой гуманной и благородной из всех идеологий распространилось на все столетие; беспримерная слава его героев вплетена в историю человечества. В конечном итоге только огонь сражений окрашивает их небо в красный цвет. Они были обмануты. Сам Наполеон умер в заблуждении, думая, что он изменил мир. Он верил в то, что оставил на земле свободу, на самом же деле мир достался власти денежного мешка.

Свобода, очаг которой тогда еще был в Соединенных Штатах Америки, казалась Стендалю мало привлекательной и потеряла для него смысл. Его захватила освободительная борьба, он сохранял верность только идеалам души. Его роднила с императором легкая возбудимость разума, единство мышления, выраженное в словах: «Литературное образование разъясняет понятие чести и заставляет стыдиться недостойных». Наполеон — с его непоколебимостью и решительностью, со свойственным только ему «мужеством двух часов ночи» — всегда оставался для него недосягаемым идеалом. Он был верным подданным Наполеона и преклонялся перед его моральным величием, а не перед успехом и властью. Наполеон научил его — Стендаля — рассматривать действие как величину, равную мышлению и чувствованию; потому что почитал Корнеля так же, как владетельного князя, а свой собственный Кодекс ставил выше одержанных им сорока побед. Это и дало Стендалю возможность найти новый смысл жизни тогда, когда ушла слава и прошли дни, наполненные бурными событиями.

В то время когда его господин умирал на острове Святой Елены, Стендаль жил и любил в Италии. Франции Бурбонов ненужен был офицер императора, а в австрийском Милане его просто терпели, как мало примечательное лицо. Он посвятил себя искусству и женщинам — с той же безграничной целеустремленностью, увлечением и убеждением в том, что выполняет свой долг, как раньше, когда он служил императору. И картины и возлюбленные были для него только средством самосохранения. Его душе было безразлично, завоевывать ли Европу, или чье-нибудь сердце. Только бы чувствовать себя на высоте. Только бы быть счастливым победителем, как прежде. Это ему удавалось благодаря сильной воле. Его девизом было: каждое утро заново отправляться на охоту за счастьем и не возвращаться домой без добычи. Он нашел то, что значительно позже открыли другие: способность быть счастливым.

Иметь — успех у женщин, это еще не означает обладать многими из них, а скорее чувствовать для них и через них переживать. Если бы у него не было пленительной внешности, как им казалось, если бы он не обладал чертами лица, которые, как ни странно, одновременно были обыденными и необыкновенно одухотворенными, он не был бы их героем. Большинство из тех, кого он любил, заметили, что его не трудно одурачить, и пользовались этим. В театре Скала шла в то время нашумевшая опера Чимарозо{108}, уже одно это «событие» заставляло сильнее биться его сердце; он посещал ложи прекрасных дам, обладательниц как мужей, так и чичисбеев, объяснялся им в любви и входил к ним в доверие. Это было единственное, о чем можно было говорить во время Меттерниха{109}, не опасаясь расставленных во всех домах шпионов.

Без конца говорить о любви, все больше постигать ее тайны, сопоставляя различные взгляды и представления, изучать все виды наслаждений и все собранное, все волшебные иллюзии, вызванные любопытством крови, переплавлять в слова и фразы — вот чем он занимался, и вот как выглядело его миланское счастье. Его книга о любви — это свод законов, параграфы которого он дописывал в те вечера, когда восполнял свои знания. Эту книгу он написал не честолюбия ради, — просто праздный человек, восхищенный женщинами и добившийся, наконец, силой своего обожания взаимного восхищения, взял на себя ничтожный труд описать свои счастливейшие часы. Это придает его психологическому трактату «О любви»{110} легкость и черты неповторимости.

Он сумел так изобразить события, происходившие в восемнадцатом веке, что они казались реальными и всю первую треть девятнадцатого века. Только Стендалю удалось так сохранить колорит восемнадцатого века. Его разум был вышколен материалистическими философами восемнадцатого века, которые к тому времени уже потеряли свое значение, и он оставался верен своему учителю Детут де Траси{111} во всем, что было разумно. Суждения его излюбленных философов приобрели для него особый вес именно тогда, когда реставрированные королевство и церковь не могли ничего им противопоставить, кроме презренных разглагольствований. Стендаль видел, как насильственно душили с таким трудом найденную истину, он был убежден в том, что многие только из трусости отреклись от нее. Он считал, что никогда в мире не было столько лицемерия, как в 1820 году. Несмотря на это, он не хотел реагировать на происходящее в действительности так, как это делаем мы теперь. Фактически же происходило то, что истина наскучила, но ее перестали опровергать. Истина неудобна и утомляет головы, ослабленные тяжелыми переживаниями. Кроме того, она мешает предаваться повседневным страстям; достаточно было применить кое-какие софизмы, чтобы вся юность того времени могла оправдать свой отход от истины. Истина прошлого поколения находилась как бы в состоянии летаргического сна. Но она неминуемо снова должна была проснуться, так как еще далеко не потеряла своей жизненности.

Стендаль верил в будущее торжество истины, несмотря на то, что считал своих современников законченными лицемерами. Он отмежевался от них, не заметив, что сам принадлежал к их породе, если не мыслями, то чувствами, которые были чувствами романтика. Его разум подвергал проверке порывы сердца, а стиль, которым он старался писать, был трезвым, рассудительным и сильным — стиль Кодекса Наполеона. Он просто был более цельным, чем другие, которые довольствовались излиянием своих мыслей в чувственных выражениях. Они плыли по течению и следовали велениям времени: молодой Виктор Гюго писал для Бурбонов прекрасные стихи по любому поводу; юный Мюссе обвинял в болезни века Вольтера, в наше время он бы, вероятно, обвинил Анатоля Франса. Их психологии еще предстояло измениться, тогда как ум Стендаля уже был сложившимся и зрелым.

С этим временем нас