Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

сама рано умерла – в 1747 году, когда будущему историку было девять лет. Ее незамужняя сестра заменила мальчику мать. Кэтрин Портен – в письмах Гиббон обращался к ней “моя дорогая Китти” – обеспечила внимание, которое не дала ему мать. Тетя познакомила его с чтением, и они обсуждали сочинения Александра Поупа, басни Эзопа и персонажей Гомера. Она рано привила ему “глубокую любовь к чтению”. Тем не менее Гиббон однажды объявил тете, что он намерен ее убить: “Видишь ли, теперь ты совершенство, и если умрешь, отправишься на небеса. Но если останешься в живых, можешь стать злой и попадешь в ад”. На вопрос Кэтрин, куда он сам, убив ее, предполагает отправиться, мальчик ответил: “За это ответит крестный отец. Я еще не прошел конфирмацию”. Взрослый Гиббон ни подтверждал, ни отрицал этот эпизод.

Зов истории Гиббон впервые услышал в четырнадцать лет, когда в уилтширской библиотеке ему попалась книга Лоренса Ичарда о Риме. “Я был поглощен переходом готов через Дунай, когда призывы звонка к обеду оторвали меня от интеллектуального пиршества”. На свое счастье, Гиббон имел жизнерадостный характер, и это помогло ему перенести печальное пребывание в Вестминстерской школе. За месяц до пятнадцатилетия его отправили в оксфордский колледж Св. Магдалины – “с запасом знаний, который мог озадачить и доктора, и с такой невежественностью, которой устыдился бы и школьник”.

Состояние преподавания там Гиббон нашел даже более удручающим, чем в Вестминстерской школе, и почти всегда оставался без надзора. Он начал одеваться в черное и обычно опаздывал к общему обеду, хотя всю жизнь просыпался рано. Вскоре Гиббон, уже интересовавшийся религиозными разногласиями, открыл для себя сочинения епископа Жака-Бениня Боссюэ и Роберта Парсонса (1546–1610), иезуита елизаветинского времени, и “с напыщенностью, гордостью и самодовольством мученика”[392] объявил другу, что немедленно обратится в католичество. Местный книготорговец познакомил Гиббона со священником, и тот 8 июня 1753 года крестил его. Эдуарду было всего шестнадцать.

Поездка в Рим, особенно для привилегированного студента Оксфорда, формально составляла государственную измену. Да, этот закон соблюдали мало, но Гиббон быстро стал героем лондонских сплетен[393]. Он определенно не мог продолжать учебу в университете. Двоюродный брат посоветовал разгневанному отцу, грозившему лишить юношу наследства, отправить упорствующего отступника в Лозанну. Так в 1753 году родилась долгая, необоримая привязанность Гиббона к городу на северном берегу Женевского озера.

Может быть, отец Гиббона не следил за собственными денежными делами, однако за сыном старался присматривать. Он поручил кальвинистскому пастору месье Павийяру взять юношу в оборот. За следующие восемнадцать месяцев Эдуарда вернули к религии предков, и он в итоге с некоторой враждебностью признал, что католичество противно разуму. “Теперь я добрый протестант, – писал он тете Китти, – и чрезвычайно этому рад”. Были и другие увлечения. Правда, греческий язык Гиббон толком не выучил, но по‐латыни и на французском (ежедневно посвящая чтению 10–12 часов) писал так много, что стал забывать английскую идиоматику, а к восемнадцати годам с трудом изъяснялся на родном языке.

Он не только трудился. Однажды Гиббон сбежал от своего укротителя и проиграл друзьям 40 гиней, а пытаясь отыграться, потерял еще 70. Запаниковав, он одолжил лошадь, бросился в Лондон, где надеялся раздобыть денег, и, прежде чем его хватился Павийяр, доскакал до Женевы. Старшему Гиббону пришлось оплатить долги сына.

В остальном Лозанна была раем. И летом 1757 года, на двадцать первом году жизни, Гиббон влюбился. Восемнадцатилетняя Сюзанна Кюршо, дочь пастора из Креси (в четырех милях от Лозанны), была хороша собой, умна, резва и, поскольку ее семья не отличалась богатством, благосклонно принимала ухаживания состоятельного и восторженного англичанина. “Поглощенный любовью, – писал ей Гиббон, – я поклялся в неподвластной времени преданности. Ты не отвела взгляда, и в твоих глазах я, казалось, прочел твою нежность – и мое счастье”. Гиббон сравнивал Сюзанну с ангелом, но скоро девушка напомнила, что это далеко не так. Кроме того, она указала, что в любви важны дела, а не слова. Пусть он и был влюблен в саму идею влюбленности, влечение было искренним, и он писал: “Не хочу умирать, пока не сумею убедить тебя, что умру твоим рабом – сейчас это еще вернее, чем прежде”[394]. Гиббон с педантизмом одержимого записывал, сколько времени они не виделись – 21 час 18 минут и 33 секунды, – и подсчитывал, сколько раз перечитал ее письма: “Пятнадцать раз потому, что оно от любимой, девять раз потому, что оно прекрасно написано, и десять раз потому, что я твой слуга”[395]. Рассказывают, что Гиббон раздобыл кинжал и, останавливая прохожих на тропинках близ Лозанны, заставлял признать красоту Сюзанны. В ноябре он сделал предложение, которое она приняла. Но Англия ждала его, и весной 1758 года, вернувшись в семейное поместье в Хэмпшире, Гиббон узнал, что отец снова женился (8 мая 1755 года, на Доротее Пейтон), а дед умер, отписав почти все состояние дочерям.

Старший Гиббон, узнав, что сын намерен взять в жены дочь бедного священника, пришел в ярость, и после мучительного двухчасового спора молодой Гиббон уступил, позднее записал: “Не получив его согласия, я чувствовал себя нищим и беспомощным… Я вздыхал как влюбленный и повиновался как сын”. Гиббон написал Сюзанне, и она предложила компромисс: чтобы, пока отец жив, он проводил три месяца в году в Швейцарии. Новая миссис Гиббон перехватила письма и сама написала Сюзанне, объяснив, не без сочувствия, что положение безнадежно. Биографы полагают, что Гиббон, осознав, что брак стал бы ошибкой, испытывал облегчение, но через несколько месяцев после первого бурного объяснения с отцом он возобновил приступ, доказывая, что его привязанность – не просто интрижка. Отец, однако, был непреклонен: “Даже если ты сможешь позволить себе жениться, помни, что Сюзанна – чужестранка. Ты и так слишком любишь чужие обычаи – даже не можешь как следует разговаривать по‐английски. В Англии ей будет неуютно, и она всегда будет пытаться вернуть тебя в Швейцарию. Я не могу ее винить, но для меня это станет несчастьем, а для тебя – преступлением”.

Гиббон так и не взял Сюзанну в жены, но они остались друзьями. Он продолжал навещать ее всю жизнь, даже после того, как она удачно вышла замуж за Жака Неккера (1732–1804), швейцарского банкира, будущего министра финансов Людовика XVI. У Неккера и Сюзанны была дочь Анна-Луиза Жермена (1766–1817), которая во время одного из визитов Гиббона – ей тогда было одиннадцать – заявила, что выйдет за него замуж. Теперь она известна как мадам де Сталь, одна из самых заметных деятелей