Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

место в парламенте, но уже год спустя благодаря благосклонности премьер-министра лорда Норта был переизбран – на сей раз от Лимингтона, прибрежного города в Гэмпшире. Острословы утверждали, что Георг III подкупил “Гиба”, чтобы тот не документировал упадок и разрушение Британской империи.

Гиббон всегда строил долгосрочные планы. Заключение для третьего тома вчерне было написано еще до окончания первого, а недавно нашлась рукописная хронологическая таблица столетий, которые он намеревался охватить, составленная им между четырнадцатью и шестнадцатью годами. Первоначально Гиббон собирался остановиться на гибели Западной Римской империи (476). Но с выходом третьего тома он не успокоился, а решил, что “Римская” подразумевает не только Западную, но и Восточную Римскую империю, значит, надо довести повествование до захвата Константинополя турками в 1453 году, то есть исследовать и описать еще целое тысячелетие. Таким образом, он сохранял верность своей “второй жене” – как ни странно звучит это его выражение.

Лорд Шеффилд (будучи распорядителем литературного наследия Гиббона, он в 1796 году издал его однотомную автобиографию, собранную из оставленных другом шести черновых вариантов, отчасти совпадающих[413]) рассказывал: “Чистая правда, перед тем, как сесть за стол и написать записку или письмо, он целиком сочинял в уме то, что собирался сказать”[414]. Сам Гиббон хвалился: “Я всегда делал так: упаковывал длинный абзац в отдельную ячейку, чтобы испробовать его на слух, запечатлеть в памяти, и не брался за перо, пока не придавал моему высказыванию окончательный блеск”. Читая, Гиббон иногда делал пометки на игральных картах; сочинял, расхаживая по комнате, по целому абзацу и только потом записывал его и добавлял примечания.

Более всего он любил прибегать к антитезе: “Месть прибыльна, благодарность затратна”. А вот о жизни при диктатуре: “Сопротивление было смерти подобно, побег – невозможен”. Или: “Если ошибка непоправима, то и покаяние бесполезно”. Как несколько язвительно отмечает Вирджиния Вулф, спустя какое‐то время становится понятно, что вслед за “употребил во зло доверие” неизбежно последует “…и возбудил мстительность”[415]. Многие увлекались стилизацией в хемингуэевском духе[416] – когда он писал плохо, его было легко пародировать; но хорошее “хемингуэевское” предложение умел написать только Хемингуэй. Пожалуй, это верно и в отношении Гиббона.

Но утверждение, что Гиббон писал легко и свободно, верно лишь отчасти. Первый том потребовал тяжкого труда: “Я долго искал, прежде чем уловил промежуточный тон между скучной хроникой и риторической декламацией. Первую главу я переписал трижды, а вторую и третью – дважды, пока не оказался вполне доволен результатом”[417]. Гиббон многократно переписывал и другие части книги. Так, он значительно переработал главы 15 и 16, которые, как он знал, доставят неприятности. Как бы его ни восхваляли, главы эти приведут к конфликтам.

Гиббон рано провозгласил, что в период с 96 по 180 год, от смерти Августа и до правления Антонинов (которых Макиавелли окрестил “пять хороших императоров”: это Нерва, Траян, Адриан, Антонин Пий и Марк Аврелий), Рим был стабилен, хорошо управлялся и оказывал благотворное влияние на известный западный мир. По мнению Гиббона, даже рабство тогда было смягчено возможностью всякого невольника получить свободу, а также тем обстоятельством, что наказания рабам устанавливал суд, а не их хозяева. Потом появилась новая религия.

Согласно популярному воззрению, империи терпят крах, когда сталкиваются с “пятью всадниками Апокалипсиса”[418]: изменением климата, миграцией, голодом, эпидемиями и упадком государства. В гибели Римской империи Гиббон винит христианство и в главах 15 и 16 обосновывает свою позицию. Во-первых, это “суеверие” подготовило умы к тирании и создало условия для фанатизма. Во-вторых, способность империи господствовать над разными культурами и богами была подорвана “усердием и нетерпимостью христиан”. Верующие “решительно отлучали от церкви остальное человечество”. Еще больше Рим ослабляло недоверие христиан к римским властям, тогда как собственная проповедь делала их подлинными революционерами, “растущим независимым народом в сердце Римской империи”, что явно предвещало падение “Вавилона”, то есть Рима. Тут Гиббон по‐своему прав: когда христиане добились господства над Римом, нетерпимость не заставила себя ждать, и римские военные традиции затрещали по швам. Последствия оказались катастрофическими: за упадком потянулся почти тысячелетний период Cредневековья, сопровождавшийся уменьшением населения Средиземноморья с 47 миллионов приблизительно до 29 миллионов (на 40 %)[419]. В последней главе “Истории упадка и разрушения Римской империи” Гиббон резюмирует: “Я описал триумф варварства и религии”.

Возвратившись в протестантство, Гиббон регулярно посещал церковь, всегда держал у постели Библию (и это тогда, когда религия в Англии теряла приверженцев; в 1800 году на Пасху в соборе Св. Павла причастие приняло всего шесть человек) и даже играл в карты с супругой архиепископа Кентерберийского. Гиббон охотно верил во всемогущего Бога и, как правило, не допускал прямых нападок на христианство. Однако его личный опыт вкупе с долгом историка, как его понимал Гиббон, вызывал в нем известный протест против разрушительной роли религии и особенно религиозного фанатизма. Он не считал, что протестантство существенно либеральнее или толерантнее католичества, и полагал одно и другое равно пагубным. (При жизни Гиббона еще сжигали ведьм.) Его откровенный, почти злобный скептицизм показывает: он отнюдь не спешил усомниться в коварстве духовных лиц и развращенности властителей[420]. Отсюда и его вывод, “что распространение Евангелия и торжество церкви неразрывно связаны с падением римской монархии”.

Этот довод, явно намеренно помещенный в конце книги, вызвал шквал критики. По мнению лорда Маколея, Гиббон писал о христианстве “как человек, получивший личное оскорбление”. Заметьте, с какой интонацией он говорит, что некоторые пророчества следует воспринимать как “прискорбное свидетельство политических интриг власть имущих, доверчивости населения, низкопоклонства историков и лживости священнослужителей”, или описывает проповеди монахов (предмет его особого раздражения) как “абсурдную смесь пустословия и цитат из Священного Писания”.

Из-за нападок Гиббона на христианство его книгу в некоторых странах запретили. Ученые из крупнейших университетов и некоторые высокопоставленные священники поставили под сомнение его объективность, компетентность и порядочность. Ведущий кембриджский антиковед Ричард Порсон предвосхищает суждение Маколея: “Он до того предан своему воззрению, что опускается до самых низкопробных шпилек и самых нелепых риторических ухищрений, лишь бы представить Писание словоблудием, а Иисуса заклеймить самозванцем”[421]. В 1779 году возмущенный Гиббон написал целую брошюру “В оправдание некоторых мест из XV и XVI глав «Истории упадка и разрушения Римской империи»”:

Выпуская в свет первый том важной истории, где я был обязан рассмотреть связь восхождения христианства с общественным состоянием и революциями Римской империи, я не мог не сознавать, что итог моих изысканий, вероятно, заденет интересы одних и воззрения других.

Из этой апологии, призванной