Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

  Мы с ним похожи, как все говорят.

  Немузыкально резок его тон,

  Но стоит речь ему начать, как он

  Чарует слух, и неприглядный его вид

  Уже не важен – внешнее молчит,

  Когда внутри столь мощный ум сокрыт[441].

Наставники (за исключением преподавателей математики – больная тема в семье Маколеев) тоже прониклись к Тому уважением. Отношения с отцом, однако, оставались натянутыми, тем более что в Кембридже он отошел от протестантизма[442]. “Мой отец, – признался Том Ханне (которую он звал Нэнси), – считает непростительными грехами курение, поглощение недожаренного мяса, желание славы, сон до позднего утра и вообще все, что доставляет удовольствие другим, но не ему самому”[443]. При этом без домашнего быта он все еще обойтись не мог и после зачисления, хотя и начал готовиться к адвокатской карьере, продолжал жить с семьей – теперь в большом доме на Грейт-Ормонд-стрит в Лондоне.

Отмена рабства относилась к самым насущным задачам того времени, и 25 июня 1824 года на заседании Общества за искоренение работорговли, учрежденного годом ранее Захарией Маколеем, в лондонском Фримейсонс-холле – тогда самом большом в Англии зале собраний – Тому предложили произнести одну из главных речей. Его красноречие произвело сенсацию, а на галерее присутствовали многие влиятельные люди, в том числе представитель королевской семьи, а также Уильям Уилберфорс и Захария Маколей, слушавший выступление сына на любимую тему. Вероятно, услышанное тронуло его, но себе он не изменил и по пути домой заметил: “Кстати, Том, стоит знать, что, когда выступаешь в присутствии особы королевской крови, не следует складывать руки на груди”[444].

Следующий большой успех ждал Маколея в журналистике. Основанный в 1802 году Edinburgh Review уже стал ведущим журналом Великобритании, одним из главных печатных органов вигов-реформаторов. В январе 1825 года Маколей написал статью против рабства, и публика встретила ее с таким энтузиазмом, что редактор заказал ему другой материал, на тему, имеющую отношение скорее к литературе, – сорокадвухстраничную полемическую статью о давно утраченном сочинении Мильтона. Как и остальные статьи в журнале, публикация Маколея вышла без имени автора, но ее успех оказался настолько громким (того же масштаба, что у Вальтера Скотта после издания “Уэверли, или Шестьдесят лет назад”), что скоро все открылось. Отчасти Маколея выдавала его манера – обилие сравнений, острот, инвектив и наглядных иллюстраций, – к тому же он использовал тему статьи, чтобы рассмотреть политическую борьбу в Англии XVII века и связать ее с современной политикой.

В 1826 году Маколея приняли в корпорацию адвокатов, причислив к Северному судебному округу, но дел не поручали. В любом случае ему гораздо больше нравилось сидеть на галерее в палате общин, следя за дебатами. Он и сам активно занимался политикой, помогая аболиционисту избраться от Лестера. Кроме того, Маколей продолжил писать для Edinburgh Review – и делал это следующие двадцать лет. “Самоуверенный юнец на тропе войны”[445] стал приобретать славу. Друзья называли его пылким и романтичным, но бывал он и мстительным, и злопамятным. После выхода его особенно злой статьи с критикой утилитаризма шотландский историк Джеймс Милль (1773–1836), отец Джона Стюарта Милля (1806–1873), как говорят, пообещал: “Маколей? Я разобью его вдребезги”. Маколей в ответ напечатал ряд статей, в которых нападал лично на Милля. Отомстив, он успокоился: “Я вполне простил Милля за сказанное”[446].

В начале 1830‐х годов лорда Лансдауна, одного из лидеров умеренных вигов, статьи впечатлили настолько, что он предложил Маколею занять вакантное место в парламенте от Кална в Уилтшире – округа, который он контролировал. Маколея избрали единогласно (в то время право голоса имели всего двадцать жителей округа), и 18 февраля того года он, готовый к бою, попал в палату общин.

Самым насущным вопросом повестки дня представлялся именно тот, благодаря которому Маколей с легкостью прошел в парламент. Избирательная система была явно несправедливой: право голоса имели лишь те, кто платил в округе налоги или владел там собственностью. Влиятельные землевладельцы могли выдвигать кого им заблагорассудится (так поступил и Лансдаун), а голоса открыто продавались и покупались. Вроде бы перемен не предвиделось, но Июльская революция во Франции (1830) заставила всех задуматься, и виги занялись подготовкой реформы, призванной не только устранить многие проявления несправедливости, но и, как они надеялись, привести вигов во власть. Осенью 1830 года по всему Юго-Востоку пошли мятежи (горели отдельные районы Бристоля), распространившиеся на Запад и Север. В некоторых промышленных центрах Севера вспыхивали забастовки. Начинались события, впоследствии названные Британской революцией. Правительство во главе с герцогом Веллингтоном пало, и к власти вернулись виги. Палате общин представили проект реформ, и шестьдесят округов (в том числе выдвинувший Маколея) утратили право избирать представителя. Принятию законопроекта, однако, предшествовала долгая борьба, и молодой парламентарий оказался в гуще событий. В сопутствовавших дебатах зародилась слава Маколея как оратора.

Свою первую речь – за допуск депутатов-евреев в парламент – он произнес почти за год до этого. Речь имела большой успех, но когда сестра Маргарет спросила, как он себя чувствует, он ответил: “О, ты знаешь, ужасно! Правда ужасно!” Маколей не был прирожденным оратором в полном смысле слова. Он говорил настолько быстро, что репортеры не успевали записывать. Критик сравнивал “немыслимую скорость” Маколея с курьерским поездом, пропускающим даже главные станции. Неидеальным был и его голос, монотонный, высокий. Он шепелявил и картавил. Он отличался неуклюжестью – один оппонент даже высмеивал в памфлете его “скрещенные и руки, и метафоры”. Впрочем, к моменту своего первого выступления, посвященного Биллю о реформе (через день после внесения законопроекта), перед тремястами членами палаты, он проникся атмосферой места и произнес речь, укрепившую его репутацию. Страсть, вложенная в выступление, так вымотала его, что один из депутатов предложил ему апельсинов – подкрепиться, но в целом воздействие на слушателей он произвел огромное. Возможно, он и был “толстым коротышкой”[447] (по выражению автора Blackwood’s Magazine, печатного органа тори, – “толстым, косолапым, едва способным справиться со шнурками и в очевидной растерянности вязавшим узлы на своем платке”), но скоро приобрел национальную известность. Маколей господствовал в палате общин до 1857 года. Самые пресыщенные парламентарии являлись, чтобы узнать его мнение – даже о предметах непривлекательных.

У Маколея не было музыкального слуха, он не интересовался искусством и сторонился всего имеющего отношение к религии, потустороннему и так далее, хотя временами признавал все это на словах. При этом у Маколея была восхитительная память: он мог за вечер разучить целую пьесу Шекспира и во время ночной поездки на