Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

были геральдика и топонимия: как выяснилось, название английской деревни Киркби-Оверблоу – единственное указание на то, что в древнеанглийском языке было особое слово, обозначающее горн. Куда ни глянь, всюду попадались элементы повседневной жизни, которые историк мог превратить в золото.

Мировая история вдруг предстала чем‐то несравненно большим, нежели рассказ о полководцах, королях и кардиналах. Но подход “через великих людей” отчасти диктовался недостатком источников и ресурсов. Данные о жизни королей и императоров попросту было проще найти. Теперь же, когда столько историков взялись за дело, выяснилось, что и правительство не всеведуще. Так, при Ричарде II парламент заботливо облагал налогами 40 тысяч приходов в Англии, число которых установили навскидку, а потом обнаружил, что на самом деле их меньше 9 тысяч. Само представление о некой общей безличностной истории – относительно недавнее. Люди долго не понимали, что за великими книгами о прошлом стоит множество печатных документов, небольших монографий, чиновничьих записей и целой армии малых хронистов – этакая четырехкратная дистилляция. Стефан Цвейг отразил эту истину в великом романе “Нетерпение сердца”, написанном после Первой мировой войны:

Так называемая “канцелярская бумага” – лист строго определенного формата, раз и навсегда установленного соответствующим предписанием, – была, вероятно, самым необходимым реквизитом австрийского бюрократического аппарата, как гражданского, так и военного. Всякое прошение, всякий деловой документ или донесение полагалось составлять на этой аккуратно обрезанной бумаге, которая благодаря уникальности своей формы сразу же отделяла все служебное от личного; огромные залежи миллионов и миллиардов таких листков, хранящихся в архивах, вероятно, явятся когда‐нибудь единственно достоверной летописью жизни и страданий габсбургской империи[438].

Во второй половине XIX века в Англии, например, стали появляться любительские организации наподобие Кемденского общества, занимавшиеся историческими изысканиями, главным образом по Средневековью, и выходить серьезные публикации, ценнейшие для антикваров. Самые разные люди упорно и тихо трудились, чтобы сделать подобные сведения общедоступными. За пределами Лондона, в Дареме, в 1835 году образовалось Общество Сертиса, а в 1844 году в Манчестере – Четэмское общество. Было и много других. Эрудиция вошла в моду[439]. В конце XVII века исследователю Томасу Раймеру (1643–1713) поручили упорядочить содержимое английских государственных архивов. В итоге из груд бумаг Уайтхолла были извлечены материалы, составившие пятьдесят томов. Издание вышло сыроватым, однако размах у него существенный, и в дальнейшем историки там знатно поживились. Тысячи авторов помещали материалы в маргинальных журналах – это изыскания людей, обладавших терпением, какого именитым историкам часто не хватало.

История, как уяснили новые поколения, обычно протекает незаметно от человека. Около полувека назад в гарвардской Библиотеке Сигнит-Сосайети нашелся перевод Фукидида 1851 года: дешевое издание, явно использовавшееся в качестве учебного пособия. На форзаце – с обратной стороны обложки, под углом, чтобы не увидел преподаватель, – написано крошечными буквами (для экономии места): “В городе говорят, что Ли сдался”. Это великое событие (далеко на Севере о капитуляции Ли узнали на следующий день) сосредоточилось в студенческой записочке, явно адресованной однокашнику. Появление этой записи – след метеора, промелькнувшего в истории, – можно с уверенностью отнести к восьми – десяти часам утра понедельника 10 апреля 1865 года. Столетие было полно таких камешков с неба.

То время очень подходило Томасу Бабингтону Маколею. Он был крупным политиком, барристером, популярным поэтом, первой введенной в палату лордов “литературной” фигурой, но главное – автором четырехтомной “Истории Англии от восшествия на престол Иакова II”, самой читаемой книги того времени в англоязычных странах, с аудиторией диккенсоновского масштаба и в Великобритании, и в Америке. (Анекдот о двух девочках в Лондонском зоопарке, открывшемся в 1847 году. “Эмили, смотри! – произносит одна. – Там бегемот!” – “Вот еще! – отвечает другая, в восторге глядя в противоположную сторону. – Там мистер Маколей!”)

Шотландец Захария Маколей, отец историка, сын и внук твердых в убеждениях пресвитерианских священников, в юности был пьяницей и распутником – но особого рода. Согласно автобиографии, написанной Захарией в 29‐летнем возрасте, в 1789 году, испытав духовное преображение, он стал членом реформистской англиканской секты (семья поселилась на Хай-стрит в Клапхэме, где жило много единомышленников евангелистов) и пламенным борцом против рабства. Поработав в колониальной администрации на Ямайке и в Сьерра-Леоне, Захария женился, и в 1800 году родился Том. Считавшийся вундеркиндом трехлетний мальчик, глядя из окна на трубы фабрики, якобы спросил, не из преисподней ли этот дым. Вслед за Томом на свет появились пять девочек и два мальчика: Джейн, Фанни, Селина, Генри, Джон и младшие сестры Маргарет и Ханна. Маргарет и Ханну Том любил больше всех. По словам Джона Клайва, биографа Маколея, Маргарет из двух сестер была “добрее и ласковее”, а Ханна “капризнее и чувствительнее”[440].

Домашняя жизнь была строгой (требовательный отец следил за поведением восьми детей, и никакого театра), но отнюдь не мертвящей. Устраивались карнавалы, и Том однажды нарядился Наполеоном. Религиозные гимны он стал сочинять еще прежде, чем узнал о двузначных числах. Тома отдали в интернат, и к восьми годам он уже принимал участие в серьезных спорах, написал очерк всемирной истории, сочинял на латыни подражания Вергилию и составил трактат об обращении дикарей в христианство. Мать регулярно посылала ему две гинеи, и эти деньги он тратил на книги Юма, Смоллетта, но преимущественно французских авторов – отец счел это морально приемлемым. Школу Том окончил, будучи старостой. Отец прокомментировал: “Пока все в порядке”.

При этом ему было куда двигаться. Том растолстел, стал неуклюжим и нерешительным. Отец опасался, что сын унаследует его собственные недостатки (гордыню, презрение к обществу, чрезмерно развитое воображение), и вообще, Том превратился, по мнению Захарии, в горластого юношу, мало пекущегося о внешности и манерах. Отец постоянно твердил ему это.

В 1819 году Том попал в кембриджский Тринити-колледж: там обучался Драйден, совершал открытия Ньютон, а Байрон-студент держал медведя и выгуливал его на цепи вокруг колледжа, поскольку смог доказать, что правила этого не запрещают. Университет Маколею нравился. Однокашники удостоили его прозвищ “Чтец романов” (он был большим поклонником Скотта) и “Животное” – за неряшливость. В течение двух лет он получил Золотую медаль канцлера за лучшее стихотворение, писал для студенческой прессы и занимался делами Кембриджского союза, где в итоге стал секретарем. Когда на первый план в дебатах выступил Маколей, его сторона победила в 14 из 17 случаев. Современник не без симпатии писал о нем:

  Характер властный от природы ему дан,

  Мужская стать, сказать по правде, не фонтан:

  Приземист, толстоват и лысоват,

  Лицом нисколько не аристократ,

  Из щелок серые глаза глядят —